Поцеловал, поглаживая по спине и плечу.
— Отдыхай, Лея. Мне ты нужна сильной……
Андрей лежал рядом, не двигаясь, только его пальцы слегка шевелились,пока ее дыхание не стало ровным и глубоким. Он смотрел на неё ещё какое-то время — в полумраке, при свете свечей, — и уголки его губ дрогнули в слабой, нежной улыбке.
На следующее утро Лея, лёжа в кровати с планшетом на коленях, включила местные новости — больше по привычке, чем из интереса. Экран моргнул, и на нём появился знакомый логотип областного канала, за которым последовал бодрый голос ведущей, чётко оттарабанившей текст, словно читала приговор:
На экране замелькали кадры: утренний город, ещё окутанный серой дымкой, чёрные машины с мигалками, окружившие один из подъездов многоэтажки. Камера крупным планом показала Владимира — его угловатое лицо, теперь осунувшееся, с тёмными кругами под глазами, выглядело как маска. Он опустил голову, пока двое мужчин в форме выводили его из дверей. Наручники блестели на его запястьях, дорогая одежда небрежно болталась на нем. Толпа зевак вокруг снимала всё на телефоны, кто-то выкрикивал вопросы, но Владимир молчал, лишь раз бросив взгляд в камеру — пустой, сломленный, как у человека, который уже не видит выхода.
Кадры сменились: обыск в его кабинете — бумаги, разбросанные по столу, сотрудники в чёрных куртках с надписью «Следственный комитет» выносят коробки с документами. Камера задержалась на массивном столе, за которым он когда-то сидел, уверенный в своей непогрешимости, а теперь там стояла только пустая кофейная чашка и смятый лист бумаги.
Экран дернулся, и репортаж перешёл к комментариям какого-то аналитика в строгом костюме, который важно рассуждал о «конце эпохи неприкасаемых бизнесменов». Лея выключила звук, отложив планшет в сторону. Её пальцы сжались в кулаки, взгляд замер на пустой стене. Она видела его — Владимира, сломленного, униженного, в наручниках, — и чувствовала, как внутри что-то сжимается. Это она сделала. Она была тем напалмом, о котором говорил Андрей. Но вместо триумфа в груди ворочалась пустота, смешанная с горьким привкусом стыда.
Он мог взять.
Но он не взял.
Не стал еще одним.
43
Москва встретила Лею ясным солнцем, которое слепило глаза, отражаясь от искрящегося снега, сырой влажностью, пропитавшей воздух, и резким ветром, что тут же забрался под воротник её пальто. Она вышла с трапа самолёта, ступив на холодный асфальт, и глубоко вдохнула, вбирая в себя крепкие запахи столицы — смесь бензина, мокрого снега и чего-то неуловимо городского, от чего она отвыкла за последние три месяца, проведённые в глуши областного хаоса. Этот воздух был другим — живым, шумным, беспощадным, и он тут же ударил ей в голову, как глоток крепкого кофе.
Лея летела налегке — с собой только документы, ноутбук в тонком чехле и неизменная камера, болтавшаяся на ремне через плечо. Никаких чемоданов, никаких лишних вещей — она оставила всё, что могла, там, в прошлом, как будто сбрасывала кожу. Садясь в такси, поймала себя на том, что улыбается — слабо, почти незаметно, но искренне. Власов явно «покусал» её перед отъездом три дня назад своей дурацкой романтикой. Его слова, его прикосновения, его нелепая забота — всё это осело в ней, как вирус, от которого она не могла избавиться, да и не хотела, если честно. «Мы похожи» — сказал он ей, и в этом была их горькая, но самая честная правда. Никто другой из мужчин не знал и не понимал ее настолько хорошо, как Андрей. Никто бы не смог принять ее такой, какая она есть, кроме него, со всей ее порочной жизнью и темнотой внутри.
Они договорились, что она прилетит к нему дней через десять, когда полностью восстановится после болезни, когда слабость и выгорание отпустят её окончательно. Но через три дня после его ухода Лея почувствовала, что задыхается в том городе — в его тишине, в его запахах, в его воспоминаниях о Корневе, о крови на полотенце, о его часах, так и лежащих на ее полке в ванной, о криках и провале, который всё-таки стал триумфом. Она не могла больше ждать. Все свои дела там она закончила — контракты закрыты, деньги на счету, тени прошлого выжжены. И пусть её победа была не такой блестящей, как в других случаях, не такой чистой и выверенной, она всё равно была. Она не сказала о своем дурацком порыве даже Лоре. Просто вышла из подъезда, добралась до аэропорта и взяла билеты на ближайший рейс.
Адрес его офиса она знала наизусть — он не раз упоминал его в разговорах, небрежно, как будто это было неважно, но Лея запоминала такие вещи автоматически. Сев в такси, она коротко бросила водителю пункт назначения, откинулась на спинку сиденья и с неожиданным удовольствием стала наблюдать за пробегающей за окном Москвой. Город мелькал перед глазами — высотки, окутанные дымкой, машины, застрявшие в пробках, прохожие, спешащие по своим делам, и снег, падающий крупными хлопьями, оседающий на стёклах и тающий под теплом салона.
Лея вдохнула глубже, чувствуя, как холодный воздух, просачивающийся через приоткрытое окно, смешивается с запахом кожаных сидений и её собственным лёгким парфюмом. Москва была другой — шумной, живой, беспощадной, но в этом хаосе она могла дышать. Она не знала, что ждёт её впереди, не знала, чего хочет от Андрея или от себя самой. Но впервые за долгое время она ехала не за местью, не за очередной целью, а просто… куда-то и к кому-то.
Она даже не очень знала, что именно скажет ему, и что он ответит ей. Но впервые в жизни хотела почувствовать, понять других женщин, которые действуют не разумом, а чувствами.
Такси свернуло к центру Москвы, миновав шумные улицы с их бесконечными пробками и яркими вывесками. Машина плавно проехала мимо Красной площади, где туристы толпились у кремлёвских стен, и свернула на одну из тихих улочек в районе Китай-города. Здесь, среди старинных особняков и узких переулков, сохранивших дух старой Москвы, такси остановилось перед небольшим зданием в стиле классической архитектуры XIX века. Фасад был из светлого камня, с высокими окнами, обрамлёнными тонкими лепными карнизами, и тяжёлой дубовой дверью, над которой красовалась скромная, но элегантная табличка с названием компании Андрея. Лея не смогла не улыбнуться — Власов даже в выборе офиса оставался собой. Сдержанная роскошь, ненавязчивая, но ощутимая, была его фирменным знаком: ничего кричащего, но всё на уровне, где каждая деталь кричала о статусе без лишних слов.
По привычке, прежде чем войти, посидела в машине, минуты три, наблюдая за входом. За людьми, за открывающимися дверями и паркующимися машинами.
И вдруг она замерла. Сердце пропустило удар, дыхание сбилось, как будто кто-то резко выдернул воздух из лёгких. Лея несколько раз моргнула, отгоняя наваждение, и прищурила глаза….
Она не думала — её руки сами схватили камеру, пальцы привычно навели объектив, и она защёлкала затвором, как автоматом. Кадр. Кадр. Кадр. Щелк. Щелк. Щелк. Щелк.
А после опустила фотоаппарат, всё ещё не веря своим глазам.
— Виходите или как? — пробурчал недовольный таксист, глядя на свою пассажирку мутными от усталости глазами.
— Нет, — она сунула ему две пятитысячные купюры, — обратно, в аэропорт. Быстро, как только можете.
Сердце колотилось, она быстро просмотрела кадры и грязно выругалась. Боль на секунду навылет пробила все внутри. Такая боль, что в глазах потемнело.
А после пришла пустота.
— Лора?