🕮 Читать книгу «Развод. Разбивая вдребезги» онлайн

А когда он осторожно отстранился, отдышавшись, Лея не стала ругаться. Её губы горели, но она молчала, глядя на него с холодной пустотой в глазах.

— Пошли, — Андрей встал и протянул ей руку, помогая подняться со скамейки. Его голос был твёрдым, но в нём мелькнула тень мягкости. — Пора, Лея, нам поговорить откровенно. Не переживай, — он позволил себе лёгкую усмешку, уголки губ дрогнули, — за вторую встречу расчёт ты тоже получишь.

Лея тоже улыбнулась — пусть одними губами, без тепла, без света, но эта улыбка была ей просто необходима, как глоток воздуха после долгого погружения под воду. Она вложила руку в его ладонь, чувствуя, как его пальцы сжимают её — уверенно, но не грубо, — и поднялась.

35

К ее удивлению они никуда не поехали, Андрей повёл её к противоположному дому — той самой хрущёвке, где когда-то жила его бабушка. Они пересекли детскую площадку, где всё ещё звенели голоса детей, и вошли в подъезд. Лея молчала, пока поднималась за ним по узкой лестнице на третий этаж, ступени которой скрипели под ногами, а стены пахли сыростью и старой краской. Зная, кто такой Андрей Власов — человек с деньгами, властью, связями, — она никак не могла сопоставить его с этим домом, этим подъездом, этой обшарпанной дверью, которую он открыл своим ключом и жестом пригласил её войти.

Но внутри всё оказалось иначе. Квартира встретила её сдержанной роскошью, которая резко контрастировала с убогостью хрущёвки снаружи. Ремонт был сделан по полной программе: тёмный паркет сиял, как зеркало, стены обшиты панелями из ореха, мебель — минималистичная, но явно дорогая, с плавными линиями и кожаной обивкой. На кухне поблёскивала столешница из чёрного гранита, а в гостиной висела картина — абстракция в тёплых тонах, явно не из местного магазина. Лея невольно усмехнулась, качая головой: интерьер этой квартиры скорее подошёл бы апартаментам в Нью-Йорке или Париже, а не старой хрущёвке в заднице мира, затерянной на окраине промышленного города. Она бросила взгляд на Андрея, который снимал пальто и вешал его на крючок из матовой стали, и подумала, что эта квартира — как он сам: скрытая сила, завёрнутая в неприметную оболочку.

Он помог снять ее пальто и жестом пригласил в гостиную — маленькую, но удобную.

— Кофе? Чай?

— Виски, — ответила Лея, не задумываясь ни на мгновение. Она была уверена, что в этой квартире, пропитанной атмосферой сдержанной элегантности, найдется любой элитный алкоголь, какой только можно пожелать.

Андрей лишь слегка улыбнулся, уголки его губ дрогнули в едва заметной усмешке. Он подошел к небольшому шкафчику из красного дерева, стоявшему у стены, и достал оттуда два тяжелых хрустальных стакана. Открыв бутылку, он разлил в них насыщенную жидкость темно-янтарного цвета, от которой исходил тонкий аромат дуба и карамели. Лея взяла свой стакан, не сказав ни слова, не подняв его в традиционном тосте, и одним уверенным глотком осушила его до дна. Затем молча протянула стакан за новой порцией, ее взгляд оставался спокойным, но требовательным.

Андрей, не комментируя, налил еще, и только после этого она позволила себе оглядеться внимательнее. Ее глаза скользнули по стенам, где висели старые фотографии в потемневших деревянных рамках. На одной из них — женщина с тонкими чертами лица и усталым взглядом, мальчик с растрепанными волосами и мужчина с жесткой линией подбородка, все вместе, словно застывшая во времени семья. На другой — мужчина, удивительно похожий на Андрея, но с более резкими чертами, женщина с холодным, почти ледяным выражением лица и подросток лет тринадцати-четырнадцати, в котором Лея без труда узнала самого Андрея. Его глаза на снимке были такими же пронзительными, как сейчас, но в них читалась юношеская растерянность, давно сменившаяся нынешней уверенностью.

И наконец, в самом углу стены, фотография. Мальчик, Андрей, лет 16 и девочка лет 12. Девочка с лицом Снеги.

— Это я и Оля, — пояснил Андрей то, что в пояснении не нуждалось. В глазах его отразились сдержанные тоска и боль.

Лея без слов провела пальцами по фотографии и резко обернулась к Андрею.

— Оля… — он откашлялся, — моя единокровная сестра.

Брови Леи рванули вверх.

— Да, — начал он, глядя куда-то в пустоту перед собой. — Папаша сделал Инну своей любовницей. Это случилось в один из тех приездов сюда, к бабушке. И знаешь, Лея, я его не осуждаю. Мать моя… — он усмехнулся, но в этой усмешке не было ни капли веселья, — женщина, конечно, красивая, как статуя, холодная и неприступная. До чего же сукой она была! Не знаю, были ли в их браке с отцом хоть какие-то чувства, но, если и были, она их прятала так глубоко, что никто бы не нашел. А Инна… — его голос смягчился, глаза на мгновение загорелись теплом. — Ты не представляешь, какой она была. Добрая, теплая, нежная. Хохотушка, полная огня и задора. Ей было за тридцать, а выглядела от силы на двадцать пять — такая живая, легкая. Ее обожал весь двор, она могла найти общий язык с кем угодно: с ворчливым стариком, с капризным ребенком, с дворовой собакой. Всех умела расположить к себе.

Он сделал паузу, отпил виски, будто собираясь с мыслями, и продолжил:

— Когда родилась Оля, маманя моя узнала. И устроила отцу скандал — форменный, с криками, угрозами, битой посудой. А чтобы ты поняла: мой дед… — он кивнул на фотографию мужчины с жестким лицом, — он был большой шишкой, продвигал отца по всем лестницам. Их брак с матерью — это был союз силы, расчёт, а не любовь. И папочка… он от Оли отказался. Просто вычеркнул ее из своей жизни, как будто ее и не было.

Лея закрыла глаза, чувствуя, как качается мир под ее ногами.

Андрей ловко подхватил ее за локоть и посадил рядом на диван.

— Я любил ее, Лея, — признался он, глядя в пустоту перед собой. Его голос стал тише, почти шепотом, будто слова вырывались из глубины, где он их долго прятал. — Я не любил ни отца, ни мать, но любил бабушку и Ольку. Они единственные видели во мне не наследника, не будущего лидера, а человека. Внука, брата… — Он сглотнул, пальцы сжали стакан чуть сильнее. — Когда мы уезжали, мое сердце обливалось кровью — я понимал, что оставляю ее. То единственное, что было мне по-настоящему дорого. Каждый раз, прилетая к бабушке, которая отца так и не простила за его жестокость, я вез все, что мог привезти для Оли. Одежду — мягкие свитера, яркие шарфы, модные тогда джинсы. Парфюм с цветочным ароматом, косметику — тушь, помаду, что-то блестящее, девчоночье… Все, что могло заставить ее улыбаться, осветить ее лицо той самой светлой, детской радостью.

Он замолчал, провел рукой по волосам, словно стряхивая воспоминания. Лея смотрела на него, не отрываясь, замечая, как тень прошлого проступает в его чертах.

— Инна особо не возражала, — продолжил он, — но в глазах ее уже поселилась боль. Не обида, не злость — просто тихая, глубокая тоска. Она все понимала: что отец отрезал Олю от нас, что я не могу забрать ее с собой, что жизнь идет своим чередом. А я… — он криво усмехнулся, — с каждым годом все больше напоминал отца. Как внешне — те же скулы, тот же взгляд, — так, видимо, и внутренне. Холоднее становился, жестче. И каждый раз, глядя на Олю, я видел в ней то, что сам терял.

Затем Андрей медленно наклонился к Лее, его движения были осторожными, но решительными, властными, как и он сам. Кончиками пальцев он коснулся ее лица — сначала щеки, потом провел по линии скул, задержался у края губ, словно пытался заново обвести знакомые черты, найти в них отголоски другого лица, давно ушедшего в прошлое. Его прикосновение было легким, но в нем чувствовалась странная смесь нежности и тоски, будто он искал в Лее тень Оли, той девочки с фотографии.

Лея не сопротивлялась. Она сидела неподвижно, уставшая, эмоционально выгоревшая, словно виски и рассказ Андрея выжгли из нее последние искры чувств. Но и трепета в ней не было — только холодное, отстраненное принятие происходящего. Она видела, как в его серых глазах, обычно таких стальных и непроницаемых, загораются искры — не то желания, не то воспоминаний, не то чего-то среднего, чему нет названия.

— Она росла, — продолжил Андрей, его голос стал чуть хриплым, будто каждое слово приходилось выталкивать из груди. — И каждый раз, приезжая сюда, я видел, как она расцветает. Как становится похожей на свою мать — те же мягкие движения, тот же теплый блеск в глазах. Как она смеется — звонко, искренне, — и я хотел, чтобы ее никогда не коснулись беды и боль. Тогда я уже мог помогать им по-настоящему — деньгами, связями, чем угодно. Но Инна никогда не брала у меня ни копейки, и Оля тоже. Она просто любила меня, Лея. Не Андрея Власова — перспективного миллионера, не наследника империи, а Андрея — своего брата. Она единственная могла посмотреть мне в глаза и сказать, что обо мне думает. Понимаешь?

Лея молча кивнула, поднося стакан к губам и допивая остатки виски. Жидкость обожгла горло, но не согрела — внутри оставалась все та же пустота. Она смотрела на Андрея, ожидая продолжения, и он не заставил ее ждать.

— А потом она влюбилась, — сказал он, и в его тоне появилась новая нота — смесь боли и ревности. — Нет, не как девчонка, такие, как Оля, не размениваются на глупости. Она полюбила по-настоящему. Лея, — он одним резким движением опрокинул свой виски в рот, словно пытаясь заглушить что-то внутри, — она никогда не говорила, кто он. Никогда не распускала слухи, не приходила ко мне с просьбами, не хвасталась. Она просто любила — так, как могла, как умела, тихо и глубоко.

Андрей встал с дивана, его движения были резкими, почти рваными. Он подошел к окну, задернутому тяжелыми шторами цвета старого вина, и замер, глядя в никуда. Пальцы сжали пустой стакан, костяшки побелели.