— Угрожали?
— Не в прямую. Одной кто-то стекла в доме выбил, когда она с Таней сцепилась. Вроде мелочь, а по нервам бьет. И доказательств нет, вдруг совпадение? У другой в машине шины прокололи…. А может сама на что-то наехала вечером…. Таня ведь никогда не угрожала, просто смотрела пристально в глаза и ухмылялась.
Она помолчала, а потом продолжила.
— А потом на нас вышла эта Ирина Викторовна. Та еще сука, доложу я тебе, но мне было уже все равно. Хотелось ударить эту паршивую семейку так, как они нас ударили. Хоть немного подпортить им праздник жизни. И я дала то интервью. Там нет ни слова лжи, Лея. Я не преувеличивала, не лгала…. Я хотела отомстить за себя, за доченьку, которую едва не потеряла. Понимаешь?
Лея не смогла сидеть, встала и выглянула из окна на грязный, серый двор, где сидел под навесом одинокий пес, глодающий кости, выставленные работниками Магнита.
— Откуда такая ненависть к беременным?
— Не знаю…… — пожала Ольга плечами. — Она сама ведь мать…. Но она всегда говорила, что беременным на производстве делать нечего…. Что мы портим ей показатели… Она… может быть хотела всегда всем показать, что эффективна, что не просто жена Корнева, а… да черт ее знает — это уже только мои домыслы…
Обе женщины снова помолчали.
— Я вас не осуждаю ничуть, — глухо сказала Лея, наконец. — А что было дальше?
— Судя по всему — разразился скандал. Корнев, понимая, что листовка ударила по его светлому образу, удалил Танечку пирожки печь, а на ее место поставил Олю.
Ольга тоже подошла к окну и вздохнула, чуть улыбнувшись.
— Это наш Шарик. Любим мы его. Я вот через месяц ипотеку закрою и заберу домой животину — Ритке радость будет. Дочке моей, — пояснила она, бросив взгляд на Лею. В её голосе мелькнула гордость, смешанная с усталостью, а в глазах — тень надежды, которую она берегла для себя и своей семьи. — Оля работала к тому времени на комбинате лет пять. Тихая, очень спокойная, знаете, такая, вещь в себе, если понимаете о чем я. Ее мы любили и уважали. Никогда не кричала, ничего не доказывала. Я знаю, что многим девушкам она помогла в моей ситуации, нашла новую работу, договорилась с другими работодателями… Корнев ей и поручил все это разрулить.
— А она? — не сдержалась Лея.
— Она и разрулила, — спокойно ответила Ольга, пожав плечами, будто это было само собой разумеющимся. — Говорила с каждой из нас, выслушивала, помогла. Не просто отмашки делала, а вникала — сидела с нами часами, если надо, чай заваривала, слушала слёзы, страхи. Он тоже не скупился, отсыпал милостей от души — деньги, какие-то выплаты, лишь бы мы молчали и не поднимали шум дальше. Я и в декрет спокойно ушла, и потом работу нашла быстро — Оля опять помогла, позвонила кому-то, договорилась. Знаете, есть такой тип людей — вроде незаметные, а от их улыбки тепло становится, как от солнца в марте. Ты яркая, красивая, ты как фламинго — сразу в глаза бросаешься. А она… она как журавль была — высокая, тонкая, с такой тихой грацией, но сильная внутри, как сталь. Ольга Юрьевна Воропаева.
— Поймала… — раздалось в наушнике, и Лея чуть вздрогнула, едва заметно напрягшись. Голос Лоры, короткий и резкий, прозвучал в её ухе, как выстрел, но тут же оборвался — сестра отключилась, не сказав больше ни слова.
— А что потом? — тихо спросила Лея.
— Не знаю…. Оля, говорят ушла от Корнева через год после выборов в 2009 году. А эта сученка, Танечка, в 2010 дочь ему родила. Нельзя так говорить, Лея, но многие этой суке желали скинуть, но нет. Карма, она только в женских романах прилетает… увы.
Да сейчас ка! — полыхнула Лея внутри, чувствуя разгорающийся пожар.
— Больше вы к комбинату отношения не имели, да? — тихо спросила она.
— Нет, упаси бог…. Мне и здесь хорошо. Дочка растет золотая. Работа хорошая, деньги вроде как есть. И ты оттуда уходи — не связывайся с этой мерзостью. Корневы — они не про порядочность, совсем не про нее. Мама моя газету их поганую получает, говорит последний выпуск — шедевр. Твоя работа?
— Да, — сглотнув, ответила Лея. — Моя.
— Уходи от них. Ты не пропадешь, а если Танечка на комбинат вернулась, там ловить нечего.
Лея вышла из магазина и поёжилась от порывов холодного январского ветра, что хлестал по лицу, словно пытаясь выгнать из неё тепло подсобки. Она быстро юркнула в свою Элантру, хлопнув дверью, и завела двигатель, чувствуя, как машина оживает под её руками. В салоне пахло кожей и лёгким ароматом её духов, но это не успокаивало.
— Лора? — позвала она, тронув наушник.
— Лея, — тут же отозвался голос сестры, резкий и напряжённый.
— Что скажешь?
— Скажу, что на этот раз кармой этим паршивцам будешь ты. Блядь, Лея, я ведь их даже пожалела… прикинь. Стабильная семья, трое детей… Своих холят и лелеют, а чужих… — Лора замялась, её голос дрогнул от смеси злости и жалости. — Чужих топчут, как сорняки, не моргнув глазом.
Лея сжала руки на руле так, что кожа под пальцами скрипнула. В голове была пустота — звенящая, холодная, как зимний воздух за стеклом. Она была шлюхой, пусть и дорогой, была разрушительницей, лгуньей, мразью, ломающей чужие жизни, психическим инвалидом с израненной душой. Но она не трогала детей. Никогда. Ни при каких обстаятельствах. Эта мысль ударила её, как молот, и она стиснула зубы, чувствуя, как внутри поднимается что-то тёмное, знакомое, но пока ещё сдерживаемое.
— Что скажешь по… Ольге? — откашлялась Лея, прогоняя ком в горле. — Нашла что-то?
— Лея… — голос Лоры осекся, стал тише, почти умоляющим. — Лея, прошу тебя, только не сорвись. Пожалуйста.