🕮 Читать книгу «Развод. Разбивая вдребезги» онлайн

Архив располагался в подвале, в прохладном сером помещении с низкими потолками и тусклым освещением от старых ламп, что гудели, как сонные насекомые. Стены были выложены голым бетоном, местами покрытым тонким слоем плесени, а воздух пах сыростью, бумагой и неуловимо старым — запахом времени, застывшего в папках и коробках. Но Лея спустилась туда с радостью, чувствуя, как внутри разгорается знакомый азарт, предвкушение новой охоты. Её шаги гулко отдавались по узкой лестнице, а магнитный пропуск слегка дрожал в руке — не от страха, а от нетерпения. Здесь, среди пыльных стеллажей и пожелтевших документов, она могла наконец-то отвлечься от праздничной суеты и сосредоточиться на том, что умела лучше всего: копать, искать, находить.

Она вернулась со съёмок детского праздника — шумного, яркого, полного смеха и звонких детских голосов, где пахло мандаринами, хвоей и сладкой ватой. Лея снимала репортаж для газеты, ловя в объектив счастливые лица, ёлочные шары и неуклюжие танцы малышей в костюмах зайцев и снежинок. Но среди этого гомона её снова поймал уже знакомый взгляд — острый, глубокий, пронизывающий. Владимир стоял у дальней стены актового зала, в строгом пальто, со слегка растрепанными ветром волосами, и смотрел на неё. Впервые за почти пятнадцать лет он появился на детской ёлке комбината — поговаривали, что раньше он избегал таких мероприятий, отправляя вместо себя кого-то из замов. А тут пришёл сам. Сам поздравлял сотрудников и их детей, сам остался почти на весь праздник. Лея заметила, как он кивнул кому-то из организаторов, но взгляд его то и дело возвращался к ней — не случайный, не рассеянный, а тот самый, что она видела в машине той ночью. Он словно снова и снова просил ее, умолял: «Подожди немного».

И она отвечала ему глазами: «Я жду».

А после — ушла.

Разложила в архиве материалы по порученному заданию, так, что любой случайно забредший в архив 2 января человек увидел бы что она просто выполняет приказ начальства, а сама тем временем внимательно искала материалы за 2008 год.

Год, положивший начало всей этой кутерьме.

Что она знала: женщина, чей образ все в ней видели — включая Владимира, — работала в кадрах. В 2008-м, после ухода Татьяны, она заняла её место, но продержалась недолго. Ушла в 2009-м, практически сразу после выигранных Владимиром первых выборов, словно её миссия закончилась, как только он поднялся на ступень выше. Лея пока не могла сложить пазл целиком — слишком много пробелов, слишком мало ниточек. Ей нужно было имя. Только имя. Оно могло открыть всё: кто она была, почему ушла, что связывало её с комбинатом, с Владимиром, с этой странной игрой, в которой Лея теперь была пешкой и охотником одновременно.

По уму доступа к личным делам сотрудников у Леи не было, однако, если она не найдет ничего интересного в подшивках старых газет или те самые странные листовки — придется рискнуть.

Руки работали сами собой: вот газеты, вот отчеты, фотографии.

Неужели вы не сохранили, хотя бы для прикола, пасквили, что выпускала сумасшедшая депутатка? Там же много интересного было, скорее всего. Ну или политтехнологов твоих, Володь, надо гнать ссаными тряпками голышом по улицам комбината.

Внезапно Лея нащупала в одной из папок, на самом верху одного из стилажей, глянцевые листы, на которых любили выпускать рекламу и листовки.

Нет, пока политтехнологи пусть живут.

Женщина достала папку, открыла и присвистнула.

Перед ней лежала целая коллекция грязи: фотографии Владимира в самых невыгодных, унижающих ракурсах — то с перекошенным от злости лицом на каком-то собрании, то в нелепой позе, снятой исподтишка. Расследования о сливах комбината — химикаты в сточные воды без очистки, даты, цифры, подписи свидетелей. Коррупционные скандалы мэра, где имя Владимира мелькало в каждой второй строке. Намёки на связь с криминалитетом — мутные сделки, тёмные личности, чьи лица на фото были размыты, но угадывались по контексту. Папка была толстой, почти неподъёмной, и после каждой листовки Лее хотелось помыть руки с мылом — не от пыли, а от ощущения липкой, вязкой гнили, что сочилась из этих страниц.

А потом она увидела это. «Комбинат избавляется от бесполезной мелочи» — гласил крупный заголовок, набранный жирным шрифтом, под которым красовался качественно исполненный портрет Татьяны. Чёткий, профессионально отретушированный, но с ядовитым подтекстом: её лицо, холодное и строгое, было словно вырезано из мрамора. Нужно отдать должное фотографу, Лея едва не села на стул, он поймал Таню ровно в такой же момент, что и она — холодной, расчётливой, каменной и бездушной стервой. Это фото было корявой копией того, что сняла она сама на второй день работы на комбинате.

Она вчиталась в строки под заголовком и присвистнула, снимая листовку на телефон, и тут же отправляя снимок Лоре.

Ответ пришел минут через семь.

— «Охуеть!»

— «Сама в шоке. Лор…. Три женщины. Три имени. Проверь.»

— «Уже».

Лея снова и снова перечитывала текст, не в силах поверить в написанное. Листовка оказалась не просто пасквилем — это был настоящий обвинительный акт, подкреплённый голосами тех, кто не побоялся говорить. Три интервью, три женщины, не скрывающие своих лиц и имён, и ещё четверо — без фамилий, только с инициалами, но их слова сливались в один хор, жёсткий и беспощадный.

«На комбинате, где каждый день говорят о прогрессе и заботе о людях, есть свои тёмные уголки», — начиналась статья. «Мы поговорили с женщинами, которые стали жертвами системы — точнее, одной конкретной женщины. Татьяна Корнева, начальник отдела кадров, годами выстраивала свою маленькую империю, где беременность сотрудниц воспринималась как угроза порядку».

Ольга Солодухина, 29 лет, вспоминала: «Я пришла к ней с заявлением о декрете, а она посмотрела на меня так, будто я украла что-то. Сказала: „Ты же понимаешь, что здесь такие не нужны“. Я отказалась писать „по собственному“, и начался ад. Меня перевели в цех, где вонь от химикатов стояла такая, что дышать было нечем. Через месяц я не выдержала — написала заявление и ушла».

Марина Краснобаева, 34 года, добавляла: « Татьяна вызвала меня к себе и прямо сказала: „Или ты уходишь тихо, или я сделаю так, что пожалеешь“. У меня уже был токсикоз, а она заставила перебирать архивы в подвале — без света, без вентиляции. Каждый день она заходила и спрашивала: „Ну что, готова?“ Я держалась два месяца, пока не поняла, что здоровье ребёнка важнее».

Екатерина Винтер, 27 лет, рассказывала с холодной горечью: « Она не кричала, не угрожала открыто. Просто смотрела и молчала, а потом начинала говорить, что я подвожу коллектив, что из-за меня показатели упадут. Каждый день — одно и то же, пока я не сломалась. Написала заявление и ушла, а она даже улыбнулась, когда я его ей принесла».

Были и другие — Анна, Светлана, Ирина, Елена — чьи фамилии не назывались, но чьи истории резали не хуже ножа. Одна из них, скрытая за именем «Елена», упомянула: « После отказа уйти меня лишили премии и заставили работать сверхурочно. Пока я работала психологическое давление было колоссальным, пока у меня не случился нервый срыв, и я едва не потеряла ребенка. Доказать ничего не удалось — Корнева, прикрываясь именем мужа или с его подачи, слишком хитра, чтобы оставлять следы».

Лея отложила папку в сторону, прислонившись к стеллажу. В тусклом свете ламп её зелёные глаза сверкнули — не триумфом, а чем-то более глубоким, злым. Тонкий, изящный носик трепетал от злости, ноздри едва заметно раздувались, выдавая бурю внутри.

Тихо вякнул телефон, вибрируя на столе среди разбросанных бумаг. Лея схватила его, разблокировала экран и вчиталась в сообщение от Лоры:

— «Все три имени подтвердила, Лея. Все три — реально существующие девушки, но судебных дел от них в архивах судов нет. Но все они действительно после ухода с комбината родили детей».

Лея стиснула зубы, чувствуя злость.