И когда вечер стал подходить к концу, она почувствовала облегчение. Набросила куртку на плечи и вышла из здания районной администрации. Морозный воздух ударил в лицо, остужая горящие щеки, и женщина невольно вдохнула глубже, наслаждаясь его резкой свежестью. Густые зимние сумерки уже окутали село, размывая очертания домов. Над крышами поднимались ленивые клубы дыма от печек, растворяясь в тёмном небе. В воздухе витал запах дров, хвои и чего-то уютного, домашнего, что так контрастировало с её вымотанным состоянием.
Лея устало потёрла виски, чувствуя, как пульсирует лёгкая головная боль — отголосок долгого дня, полного беготни и напряжённых взглядов. Она мысленно дала себе установку: позвонить Лоре, как только сядет в свою Элантру, оставленную утром у комбината. Надо было рассказать сестре о Власове, о том странном огне в его глазах, о своих подозрениях, которые с каждой минутой казались всё менее параноидальными. Но стоило ей представить три часа дороги до комбината в служебной машине, а потом ещё сорок минут до дома на своей — и усталость навалилась с такой силой, что она едва не застонала вслух.
Девушка остановилась на крыльце, закинув ремень камеры на плечо, и посмотрела на тёмную улицу. Фонари едва разгоняли мрак, и в их тусклом свете снег казался серым, а не белым. Не удержалась и, отойдя подальше от администрации сделала несколько панорамных снимков села. Её взгляд цеплялся за детали, и каждый щелчок затвора был как маленькая победа. Она любовалась этими кадрами — настоящими, честными, грубыми и безжалостными, как сама глубинка.
Кот, тощий и облезлый, забравшийся под припаркованную машину в поисках тепла от ещё горячего двигателя. Щёлк. Покосившийся забор старой хибары, за которым виднелась тёмная громада дома с заколоченным окном — словно символ забытой жизни. Щёлк. А чуть дальше — дорогой внедорожник, блестящий чёрным лаком, припаркованный у двухэтажного коттеджа с ярко освещёнными окнами. Контраст бил в глаза, и Лея не могла не поймать его в кадр. Щёлк.
Эти снимки были не для работы, не для отчёта. Они были для неё самой — кусочки той правды, которую она всегда искала в своей профессии. Глубинка смотрела на неё без прикрас, и Лея отвечала ей тем же — через объектив, без фильтров и лжи.
Почувствовала на себе тяжелый взгляд и обернулась.
Корнев стоял, опираясь на уличный фонарь. Высокая фигура, чье лицо скрывали свет и тени от фонаря.
— Поехали, — произнёс он, и это было первое слово, которое он сказал ей за весь день. Голос звучал тихо, но твёрдо, с той привычной властностью, которую она уже научилась распознавать.
Лея молча кивнула и направилась к парковке перед администрацией, где уже царила суматоха: хлопали дверцы машин, гудели двигатели, участники совещания разъезжались по домам, перекрикиваясь на морозном воздухе. Но не успела она сделать и пары шагов, как жёсткая рука перехватила её за локоть. Корнев потянул её за собой — не грубо, но решительно, уводя чуть дальше от общей суеты, к другой стоянке, скрытой за зданием. Это была площадка для ВИПов — меньше машин, больше порядка, и ни одного лишнего звука.
— Эээ… Владимир Васильевич, — начала Лея, слегка опешив от неожиданного манёвра. Она попыталась высвободить руку, но хватка была крепкой, и она послушно пошла за ним, бросив на него вопросительный взгляд.
Он остановился у тёмного внедорожника и обернулся, посмотрев на неё сверху вниз. В его глазах мелькнула насмешка — лёгкая, но острая, как будто он заранее знал, что она скажет, и уже приготовил ответ.
— Женя живёт рядом с комбинатом, Маша поедет к дочке в больницу сразу, — сказал он, открывая пассажирскую дверь машины. — Ты собираешься добираться до дома часов пять?
— Не хотелось бы, — пробормотала Лея, забираясь внутрь и здороваясь с водителем, глянувшим на нее с легкой усмешкой — видимо коза ему тоже в память впечаталась намертво.
Она ожидала, что Корнев сядет впереди, но он обошел машину и сел рядом. Лея внутри усмехнулась, готовясь как хищница.
Расстояние между ними было почти не ощутимо. Корнев расстегнул пальто и слегка откинулся на спинку — давая отдых уставшему телу.
Лея едва заметно потянулась с грацией хищной дикой кошки. Она не собиралась проявлять инициативы, давай себе возможность понаблюдать за Владимиром.
В салоне царила полная тишина, нарушаемая лишь приглушённым шёпотом мелодии, льющейся из водительской панели — что-то мягкое, джазовое, с едва уловимыми нотами саксофона. За окнами машины стремительно сгущалась зимняя темнота, плотная и непроницаемая, как чернильное пятно, разлитое по стеклу. Лишь редкие фонари вдоль областной дороги вспыхивали на мгновение, бросая холодный свет на обочину, покрытую тонким слоем инея и снега, и тут же растворялись в ночи.
Лея плавно опустила голову на подголовник сиденья, прикрыв глаза, но не до конца — узкая щёлка между ресницами позволяла ей продолжать своё скрытное наблюдение. Она выровняла дыхание, сделав его глубоким и размеренным, словно подстраивая ритм сердца под тихую пульсацию музыки. Её поза казалась расслабленной, но в ней чувствовалась скрытая готовность — как у зверя, отдыхающего перед прыжком.
Владимир бросил на неё быстрый взгляд — украдкой, точно этот момент был чем-то запретным, украденным у времени. Его дыхание на мгновение замерло, застряв где-то в груди, пока он вбирал в себя её образ: спокойствие, исходящее от ее фигуры, прикрытые глаза, за которыми угадывалась тайна, ровное дыхание, мягкое, как шелест ветра, и расслабленная поза, будто она растворилась в этой тишине. Он отметил всё это с какой-то внутренней точностью, словно фиксировал детали в памяти, не решаясь их осмыслить.
Затем он отвернулся к окну, будто пытаясь спрятать свои мысли за тёмным стеклом, за которым мелькали размытые силуэты деревьев, покрытых инеем. Лея медленно уронила голову на холодное стекло окна. Её движение было плавным, почти неуловимым, но в нём не было признаков пробуждения. Напротив, она тихо вздохнула — глубоко, протяжно, как будто погружалась в ещё более глубокий сон, где реальность растворялась в мягкой дымке.
Владимир заметно дрогнул — лёгкая дрожь пробежала по его телу, едва уловимая, но выдавшая внутреннее напряжение. В этот момент Лея внезапно ощутила тепло — неожиданное, но явственное, — исходящее от его ладони, лежавшей совсем близко к её руке на сидении. Это тепло было мягким, почти осязаемым, как слабый ток, пробежавший между ними, и оно нарушило её притворную безмятежность, заставив сердце на долю секунды сбиться с ритма.
На очередном повороте, когда машина плавно накренилась, его рука сдвинулась — всего на миллиметр, на один крошечный, почти неуловимый миллиметр. Но этого хватило, чтобы его горячие пальцы, словно случайно, задели её ладонь. Прикосновение было невесомым, неуверенным, как первый снег, опускающийся на землю, — едва ощутимым, но оставляющим след. В этом жесте сквозила какая-то робость, словно он сам не до конца осознавал, что позволил себе эту близость, и тут же замер, ожидая, боясь нарушить хрупкую тишину между ними.
Лея даже не дрогнула, не выдавая себя ни одним движением, позволяя ему почувствовать себя в безопасности. И вот уже его мизинец нежно, чуть ощутимо погладил ее пальцы. Настолько осторожно, словно готовясь в любой момент отпрянуть от нее, списать все на мимолетный сон и случайность.
Его пальцы были ласковыми, чуть опасливыми, но все смелее лаская ее руку, словно изучали, словно исследовали нечто запретное, но сладостное.
Владимир едва заметно пошевелился, и Лея, чуткая к малейшим изменениям, поняла: он придвинулся ближе. Его тело слегка развернулось к ней, плечи расслабились, а голова чуть склонилась, будто он наконец позволил себе сбросить напряжение, державшее его в тисках.
Его рука осталась на её руке, тёплая и слегка шершавая, продолжая медленно, почти бессознательно ласкать её пальцы, поглаживать их с той же бережной нежностью, которая балансировала на грани сна и реальности.
Лея, уловив эту перемену, внутренне ухмыльнулась — лёгкая, едва заметная тень торжества промелькнула в её мыслях. Она знала, что он попался, пусть и не осознавал этого до конца. Удовлетворённая своим наблюдением, она наконец позволила себе отпустить контроль и задремать по-настоящему.
29
Всё изменилось — Лея ощущала это всем своим существом, каждой клеткой кожи, обострёнными инстинктами хищницы, чутко улавливающей малейшие сдвиги в окружающем мире. Нет, Владимир не перешёл грань — его рука, ласкающая её пальцы, поглаживающая их, иногда чуть сжимающая, оставалась в пределах той зыбкой территории, где намерения ещё можно было скрыть за случайностью. Но когда машина остановилась у её дома, он разбудил её — мягко, без единого намёка на то, что всего пять минут назад его тёплые пальцы лежали на её руке, вычерчивая невидимые узоры. Его голос был ровным, будничным, будто ничего не произошло, и он снова стал просто человеком, который подвёз её домой.
Лея потянулась, медленно, с кошачьей грацией, и, не выказывая ни тени смущения, поблагодарила его за поездку. Её слова звучали естественно, без малейшего подтекста, а взгляд оставался спокойным, почти равнодушным. Она ведь просто спала всю дорогу — так выглядело со стороны, и ни единым движением, ни словом, ни искрой в глазах она не выдала, что знает больше, чем показывает.