С самого утра меня было дурное предчувствие, что этот день станет каким-то особенно гадким. Даже, я бы сказала, с ночи, когда я вставала, чтобы попить воды и проверить свой телефон. Точнее, мужа. Он снова задерживался на работе допоздна.
Это происходит уже какое-то время. Если честно, очень продолжительное, чтобы я не находила себе места последние несколько месяцев, но в плохое верить не хочется. Да тупо страшно верить, что, может быть, за твоей спиной происходит что-то по-настоящему важное, а ты, как страус в песок, голову спрятала и радуешься.
Ну, справедливости ради, радуюсь я не на самом деле.
Это притворство. Я изо всех сил притворяюсь, что не замечаю очевидных перемен, потому что в страшное все еще страшно верить.
Даже если страшное уже стоит слоном в твоей спальни, когда муж ссылается на усталость в ответ на попытку стать ему ближе, отворачивается. Это особенно сильно бьет...то, как он отворачивается каждый раз, когда я тянусь за лаской.
Еще одна истина: женщина всегда чувствуют, когда ее обманывают. И я чувствую. Думаю, я даже с точностью до миллисекунд могу назвать время, когда это началось.
Но мне об этом снова страшно думать. Я не хочу.
Отгоняю все это подальше, обнимаю себя покрепче и поднимаю глаза на супруга. Он только что переступил порог нашего дома, после очередной, уже ставшей нормой, задержки на работе.
Только это не работа.
Мое женское сердце чувствует, что это что-то другое. У него такой виноватый вид…господи, какой же у него виноватый вид…
Глеб медленно снимает свое пальто, потом ботинки, запускает пальцы в длинные волосы и отводит их назад.
Я не могу за этим наблюдать.
Страх нарастает до безумных размеров, будто вот-вот случится то, что перевернет мою жизнь, а я к этому совсем не готова! Пожалуйста, только не это…
Поворачиваюсь и наскоро говорю:
- Ты, наверно, проголодался. Я разогрею.
- Ань… - звучит его тихий голос, который я игнорирую.
Это просто, на самом деле. Сделать вид, что ты ничего не слышала. Ни тоски, ни сожаления, ни того самого решения, которое отражается в каждом гребаном звуке моего имени! И я его сейчас ненавижу просто!
Жмурюсь, отмахиваюсь, быстро достаю кастрюлю из холодильника, а руки трясутся…
Прекрати! Прекрати! Прекрати! Чего ты себе напридумывала?! Это все бред! Ты все себе придумала, придумала, придумала!
Этого не может быть!
От отчаяния я готова уже сейчас разрыдаться, а когда слышу его тихие, но твердые шаги, застываю.
Глеб еле слышно вздыхает и садится на стул за наш большой стол, который так и не стал…нужным? Полагаю, да. У нас нет детей. Мы так и не завели их, хотя когда-то очень хотели. Глеб просил подождать. Он просил дать себе время, чтобы успеть развить бизнес и потом ни в чем не нуждаться.
Я не была против.
В конце концов, мне всего двадцать пять. Ему тридцать. Это некритичный возраст для детей, и еще пару лет он точно будет в пределах нынешней нормы! Но есть ли у меня эти пару лет?...
Я чувствую, что нет.
Даже не так. Я чувствую, что будет, потому что сердце упрямо стучит «за» нашу любовь, которая не изменилась, а вот разум…разум говорит правду.
Все изменилось.
За твоей спиной.
Все стало иначе, а ты и не заметила…