— Так, где и положено, работать к детинцу подался.
— Давно ушел? — почувствовала Зорька укол совести, что проспала и не проводила приютившего ее Данилу теплой трапезой.
— Еще затемно.
— Так рано?
— Всегда так начинают, пока прохладно, да солнце не так припекает.
— А ел ли чего?
— Вчерашнюю кашу с собой взял. Всегда так уходит.
— А вернется когда?
— Это уж как вечереть начнет, не раньше, — Осьма последний раз махнула топором и начала складывать поленья.
Зорька подлетела помогать.
— Так ты ж сама сказала, что рано начинают, до жары. А по жаре что делают, обедать не приходят?
— Там в теньке недолго дремлют да обедают. Спешат, князь желает до Рождества все успеть, а работы непочатый край. Пойдем, хоромы тебе наши покажу.
— И что ж хозяин, целый день на вчерашней каше держится? — продолжала допытываться Зорька. — У нас в поле обед носят. Я батюшке всегда носила, и чтоб горяченькое.
— Ну, тут тоже жены да дочки носят, али кто из челяди, — уклончиво отозвалась Осьма. — Да наш не любит того, серчает на меня. Говорю ж, ему ничего и не надобно, малым доволен. Вечером явится, крошева похлебает да на завтра кашу запарить велит.
— Так не годится, что мы, хуже других, что ли? — рассудила Зорька. — Пошла я печь топить да обед творить. Сама отнесу.
— Отнеси, чего ж не отнести. На тебя, может, постесняется фыркать.
— Ты, бабушка, только расскажи, какие у вас запасы, сколько на день положено, есть ли у вас огородец какой? Видела, там у реки распахано, нашему клочка не выделили? — начала засыпать вопросами Зорька. — А птицу какую держите? А еще какая животина есть? На торг часто ли ходите? Дорого ли там? А хлеб сколько раз в седмицу затеваете?
— Откуда ж ты такая додельная? — усмехнулась Осьма.
— По матери третье лето как сиротствую, хозяйство на мне было, — пожала плечами Зорька. — А дрова вы откуда берете, сам в лес ходит? К зиме уж пора готовиться.
— Все расскажу, не тараторь, а то один молчит, другая что ручей по весне, вам бы друг с дружкой поделиться.
— Да ежели б то можно было, — вздохнула Зорька.
Дед Осьмы, некогда крепкий муж, а ныне высохший сгорбленный старик, был плох и ногами работал худо. Зорька с Осьмой под руки вытащили его на двор, посидеть под ласковым утренним солнышком.
— Это что ж, Данилки нашему рекомая водимой[1]? — подслеповатыми очами рассматривал он новую девицу.
— Да я ж тебе уж втолковывала, сестринича Вольги, у нас жить станет, — Осьма подложила мужу под спину подушку. — Позовешь, ежели что, мы стряпать.
— Водимая — то хорошо, а то заладил — уйду да уйду, — закряхтел дед.
— Куда «уйду»? — не поняла Зорька.
— Из ума уж выжил старый, — отмахнулась Осьма. — А хозяйство мы не держим, и огорода у нас нет. Все на торгу покупаем, что Данила заработает, с того и живем.
— Да как же это так⁈ — всплеснула руками Зорька. — Как же без огородца, да хоть малого? А кур у вас здесь держат, петухи же кричат?
— Держат, — согласилась Осьма. — Купыриха, та, что с десного края, яйца носит. У нее и гуси имеются, угощала.
— Так и нам надобно. И огородец нужно выхлопотать, с огородом я и сама управлюсь. У кого испросить можно?