🕮 Читать книгу «Теневые игры» онлайн

Торин едва успел отпрянуть, дабы не получить дверной створкой по любопытному носу. Судя по резким и решительным движениям девушки, вновь обретшей утраченную было грациозность и уверенность в себе, она вспомнила о своих обязанностях личной храны милорда Лорранского-младшего и готова была выполнять их со всем тщанием и прилежанием.

Оружейник заменил растянувшуюся тетиву.

Мастер-настройщик подкрутил провисшие струны арфы, и они зазвучали еще резче и пронзительнее.

Бедный Торин страдальчески поморщился. Обострения профессиональной внимательности у своей телохранительницы он опасался даже больше, чем ядовитых змей, которые пугали его до состояния неконтролируемой паники.

Графенок совершенно ополоумел. Мало того что знакомство с Цвертиной вызвало у него новый всплеск бестолкового интереса к магии, гак он еще и отчета у меня потребовал, о чем я в тюрьме с пленным альмом беседовала и до чего мы договорились. Понимая, что так просто мой настырный подопечный все равно не отвяжется, я попыталась отделаться парой общих фраз, да не тут-то было! Торин иногда напоминал мне экзотические островные сладости — вроде и красиво, и любопытно, но совершенно неудобоваримо, а уж если к штанам или подолу прилипнет, то семь потов прольешь, пока отдерешь хотя бы половину. Я понимала, что ему гак же, как и мне, не терпелось узнать, что означает это странное явление альма, вроде бы убитого почти два месяца назад на границе с Йанарой и Тэллентэром. Но не испытывала никакого желания пояснять болтливому и капризному аристократенышу обстоятельства явления «покойника», равно как и причины его воинственных действий в мой адрес. К счастью, Цвертина прониклась к моему вздорному подопечному необъяснимой симпатией, и охотно нянчилась с ним, и выгуливала в начавших убираться в золото парках, и даже, кажется, потихоньку учила какой-то магии. Я не препятствовала. Подругу мою все происходящее, кажется, только забавляло, а Торин присмотрен и вполне доволен жизнью. И храну свою не донимает, что немаловажно.

А в моей голове зрел отчаянный и безнадежный план. Я должна была вытащить Вэррэна из тюрьмы. Я не знала, ни как я это проверну, ни куда его потом спрячу, ни что буду делать в случае вероятного провала. Я просто должна была вырвать его из цепких лап нашего правосудия, из которых даже невиновный никогда не выбирался невредимым.

Брать тюрьмы на абордаж мне еще не приходилось. Корабли тоже, если честно. Но там я хотя бы теорию себе представляла — хранов на всякий случай обучают особенностям сражения на воде и захвата судов — мало ли как жизнь повернется, вдруг и на море доведется повоевать. Как самой сбежать из-под стражи, я тоже знала. Но как вытащить другого… Да еще альма, который неизбежно будет бросаться в глаза… Такой задачки мне боги еще не подкидывали.

Все осложнялось необходимостью соблюдать полнейшую секретность. Милорд Иррион, конечно, относился ко мне с симпатией, но он прекрасно знал, что альм затеял стрельбу в присутствии его сына. И понять и простить этого не мог. Драгоценное здоровье Торина (в которого, к слову сказать, никто и не думал целиться) значило для Лорранского-старшего гораздо больше, чем жизнь Вэррэна. Я его понимала. Но согласиться с политикой невмешательства не могла. Этот альм служил живым доказательством моего страшного предательства. И в то же время до боли напоминал Каррэна, которого я имела неосторожность полюбить.

Это неправда, что с глаз долой — из сердца вон. Наоборот. Ушедший поселяется в душе навсегда, прирастает к ней, да так, что не отдерешь. И выжить его оттуда просто невозможно. Я знаю. Я пыталась. И не смогла.

Платье было вызывающе дорогим. Оно кололо глаза своим богатством, безмолвно кричало о той дикой сумме денег, что пришлось выложить за это великолепие, поражало роскошью отделки и изумительной красотой кружев воротника и манжет, повторяющих своим узором тонкую как паутина вышивку по корсажу. Восхитительно нежный и гладкий йанарский шелк цвета знойного летнего неба дерзко, гордо, демонстративно, надменно, без слов рассказывал всем и каждому об истинной стоимости этого наряда, с вызовом демонстрируя богатство хозяйки… или ее покровителя. Ткань, безумно дорогая, была такого качества, что даже не шуршала и не шелестела, я передвигалась совершенно бесшумно, совсем как тень. Четыре ниспадающие одна из-под другой юбки — каждая последующая чуть темнее предыдущей — казались вихрящимся вокруг ног потоком воды.

Я смотрелась во всей этой красоте южной птицей, безуспешно старающейся прикинуться скромницей и недотрогой. Это впечатление поддерживали плащ и муфта. Бобровый мех, окаймляющий комплект осенних одежек, был выделан так превосходно, что походил на отполированное серебро. Такой наряд требовал роскошных драгоценностей, но у меня их не было. Равно как и денег на приобретение — почти все накопления ушли на безумно дорогой наряд.

Пришлось идти на поклон к Торину. Мой подопечный покосился так подозрительно, словно знал, что я затеяла что-то не то. Но наскоро слепленная историйка о каком-то маге, пригласившем нас с Цвергиной в гости, подействовала, и мой подопечный соизволил принести мне ожерелье и пару браслетов. Я посмотрела на предложенные мне вещи, тяжело вздохнула, раздумывая, что хуже — явиться на люди без драгоценностей или щеголять в таком ошеломляюще безвкусном комплекте, совершенно не подходящем к моему платью, и в конце концов легким покачиванием головы отвергла сию красотищу. Торин засопел оскорбленно и негодующе, как породистая декоративная собачонка, которой неловкая хозяйка отдавила лапу, но принес мне другое ожерелье. Оно разительно отличалось от предыдущего и было милостиво принято, после чего графеныш воззрился на меня столь недоуменно и недоверчиво, что я даже испугалась. Впрочем, раздумывать о странностях поведения моего подопечного у меня не было ни времени, ни желания. Я собиралась провернуть противозаконную аферу и готова была растерзать всякого, кто вздумает мне мешать. К счастью, не дружащий с логикой аристократ и не подумал поинтересоваться, отчего это я собираюсь на гулянки, когда обязана охранять его драгоценную жизнь.

Сесть в роскошном, безумно дорогом наряде на лошадь нечего было и думать — это было невозможно в принципе, да и вообще казалось кощунством. Но карета графов Лорранских мне не подходила — уж слишком она была приметной и запоминающейся. А милорд Иррион из-за своей доброты и желания помочь и так окажется втянутым в мои проблемы по самые уши. Незачем осложнять ему жизнь еще и столь явным и недвусмысленным признаком участия кого-то из семьи Лорранских в моей затее.

Бедная Цвертина, которая уже наверняка сама не рада была, что связалась со мной, но отступать стеснялась, прислала за мной свой экипаж — хорошенькую карету без всяких опознавательных знаков. Кучер старательно изображал невменяемого идиота, не способного воспринимать ничего, кроме ясно и четко сформулированных приказов. А может, и был таковым, Мрак этих магов разберет, может, у них модно стало обучать душевнобольных какой-нибудь простой работе и привлекать их к делу. Было же когда-то, года этак три назад, повальное увлечение иметь зомби в качестве прислуги.

Потрепав по ушам Тьму, вновь остающуюся за охранницу Торина, я уселась в экипаж и бережно расправила на коленях складки подола. Страшно даже подумать, сколько денег на мне надето. Пять десятков золотых, почти год безбедной жизни без хлопот и забот о хлебе насущном… Эх…

Стража на воротах Каленары очень огорчилась. Еще бы — красивая карета и восхитительный наряд ясно свидетельствовали, что в стольный град изволит ехать девица более чем небедная. Соответственно взять с нее въездную пошлину собирались как минимум в трехкратном размере — от такой богачки все равно не убудет, а бедным охранникам городских рубежей хоть на пиво да жаркое в ближайшем трактире хватит. Однако ничего им с меня слупить не удалось — свиток, свидетельствующий о том, что я являюсь владелицей недвижимости в Каленаре, и освобождающий от уплаты за въезд и выезд из столицы, я всегда возила с собой и с готовностью являла его миру, оберегая свой кошелек от дополнительных трат. В самом деле, мне же, бывало, по три раза на день из города и обратно кататься приходится, если бы не эта гербовая бумага с внушительной печатью, я бы уже давным-давно разорилась на пошлины да выплаты.

Столица постепенно отходила от великого праздника. Уже и рыцари поразъехались на поиски новых подвигов, и торговцы вопили не столь оглушительно и весело, и со ставен сняли украшения да вымпелы, и с улиц исчезли дополнительные патрули стражи. Даже пьяных валялось в лужах намного меньше, чем в день рыцарского турнира. Рынок, правда, еще шумел — в самом разгаре была большая осенняя ярмарка, и купцы с покупателями отчаянно торговались, стараясь соблюсти собственную выгоду и не дать себя надуть. Ярким палаткам, возам и прилавкам было тесно на большой торговой площади, они расползались по всем соседним улочкам и заполняли, казалось, своим оживленным шумом и гомоном весь город. Оживилась и работорговля. С приходом осени, когда нужно было убирать урожай и сеять озимые, в хозяйстве ценны были любые руки, и купцы, специализирующиеся на живом товаре, вовсю пользовались этим, расхваливая каждого выставленного на продажу человека как незаменимого сельхозработника. При виде изящной девушки лет шестнадцати, позвякивающей кандалами на тонких запястьях и испуганно кутающейся в какую-то дерюгу, я страдальчески поморщилась и в который раз возблагодарила богов, избавивших меня от столь незавидной участи. Не награди они одну из своих чад силой и выносливостью, пришлось бы и мне днем спину на каких-нибудь работах гнуть, ночью развлечением для хозяина и его сыновей служить и страшной сморщенной старухой в могилу сходить лет этак в тридцать. Впрочем, с моей нынешней профессией тоже особенно долго жить не придется. Видимо, хранители Сенаторны судили мне не задержаться в мире подлунном, как бы ни сложилась моя судьба.

Платье выполнило свое предназначение выше всяких похвал. Стоило мне осторожно ступить из кареты на загаженную мостовую, как все окружающие, не исключая малых детей и дряхлых стариков, уставились на него во все глаза. Я, стараясь сдержать нервическую дрожь, слегка поджала губы и брезгливо приподняла роскошные юбки. Пола плаща соскользнула со сгиба руки и зацепила краем уличную грязь. Я поморщилась. Получилось гордо и величественно — из караульной будки тут же выскочил дежурный стражник и поспешил подхватить нарядную гостью под руки, не дожидаясь, пока сиятельная леди, случайно выпачкавшая свое роскошное одеяние в серой осенней слякоти, поднимет несусветный крик и скандал.

— Благодарю вас, — холодно кивнула я, направляясь прямиком к тюремным воротам. Охранник покорно шагал рядом, пока наконец не набрался смелости, чтобы поинтересоваться вполголоса, чему обязан высокому счастью лицезреть мою блистательную особу. Я посмотрела на него так, словно со мной вздумал завести светскую беседу таракан, однако потом все же протянула одну из многочисленных бумажек, выправленных мне Цвертиной и милордом Иррионом. Недреманный страж пробежал по ней глазами, побледнел еще больше и удвоил почтительность. Так что к камере Вэррэна я была препровождена со всем почетом и пиететом, на который только были способны тюремщики.

Я была столь любезна, что позволила едва дышащим от почтения мужчинам переносить меня на руках через лужи. И даже милостиво изволила не заметить парочку крыс, неспешно и целеустремленно шествующих куда-то в ту же сторону, что и мы.

Мимо пыточных камер я прошла на цыпочках, слегка щуря глаза от ужаса. Именно этими застенками меня время от времени стращали экселенц и Жун, да и некоторые из друзей-хранов, утверждавшие, что мне от языка моего ехидного когда-нибудь большая беда будет. Пока боги миловали. Но я очень четко поняла, что больше появляться в этих казематах не хочу. Ни в качестве посетительницы, ни, упаси хранители Сенаторны, клиентки заплечных дел мастеров.

— Пришла все-таки, — удивленно приветствовал меня Вэррэн. Альм выглядел неплохо, насколько это вообще было возможно в его положении: я не заметила ни следов истощения, ни пыток. Впрочем, о скором суде тоже пока ничего не слышно. Видимо, дело слишком серьезное и важное, чтобы решать его с наскока. Наша судебная система вообще отличается неспешностью и вдумчивостью — годы могут пройти, прежде чем обвиняемый предстанет перед грозным мужчиной с непременным лорнетом в руках и большим перстнем-печаткой на пальце. Изображенные на этой печатке два глаза, принадлежащие Моннворту, смотрят спокойно и строго. Считается, что они умеют распознать ложь и вину любого злоумышленника и таким образом как бы служат гарантией честности и неподкупности нашего правосудия. Однако практика показывает, что слуги и наместники великого бога в мире подлунном не столь щепетильны и внимательны. Бывает, по королевскому приказу судьи даже не утруждают себя разбором дела какого-нибудь важного преступника (или того, кого понадобилось им счесть), а просто забывают о нем. И несчастный долгие годы проводит в тюрьме, где стареет и в конце концов умирает в камере, так и не дождавшись справедливого взгляда Моннворта на свои поступки и прегрешения. Возможно, так собирались поступить и с Вэррэном. Даже наверняка. Уж слишком бы большой резонанс поднялся, если бы в столице людского королевства вздумали судить альма, пусть даже никто бы и не знал, насколько он родовитый и богатый. А так… Ну пропадай пропал куда-то, подумаешь… Мало ли представителей разумных рас на просторах грешных земель Сенаторны исчезает.

— Пришла, — спокойно согласилась я. Дождалась, пока снаружи щелкнет замок, которым любезные тюремщики отгородились от социально опасного альма, и прошуршат неспешные шаги отходящего в сторону мужчины, и удовлетворенно кивнула своим мыслям. Как всегда, в предвкушении опасной для жизни забавы я почувствовала, как напрягаются и слегка подрагивают мышцы нижней челюсти, и постаралась расслабиться, дабы не испугать Вэррэна зверским выражением перекошенного в нервной гримасе лица. — Как ты?

— Моию быть и хуже, — моей любимой фразой ответил альм, окидывая меня пристальным, подчеркнуто заинтересованным взглядом. — Красивое платье.

— Я рада, что тебе понравилось, — хищно улыбнулась я в ответ. — Хочешь примерить?

Если у Вэррэна еще и оставались какие-то сомнения в моей вменяемости и адекватности, то этой репликой, похоже, я развеяла их начисто. В том, что я ненормальна, хвостатый, кажется, уверился ясно и четко и даже отполз немного назад, словно опасаясь, что я на него брошусь.

— Не хочешь, значит, — правильно поняла эту попытку отступления я. — А ведь придется…

Лицо у меня оставалось убийственно серьезным и спокойным — уж что-что, а его контролировать я умела неплохо. А пляшущие в самой глубине глаз смешинки заметить, как правило, не удается никому. Вэррэн, правда, стал исключением:

— Ты издеваешься?

— И не думаю, — поспешно и очень честно отозвалась я, — Я просто хочу вытащить тебя отсюда.