— Да? А что же он такого сотворил, что его на ристалище послали? — без особого интереса спросила я, пытаясь высмотреть в обступившей карету толпе хоть какой-то просвет. Зря я, наверное, затеяла любоваться на щит своего подопечного, надо было приказать кучеру сразу за город править. А то, того и гляди, опоздаю.
Юнец покраснел:
— Простите, но это не для прекрасных ушей такой благородной леди… Достаточно сказать, что этот граф дрался на дуэли с князем Варракским, щит которого представлен немного ниже и левее. Вон, видите, вставший на задние лапы вернеток с лилией в клыках? Два достойных аристократа дрались на дуэли, представляете?! На дуэли!
Последнее слово аж приседающий герольд почти прошипел, как самую великую непристойность всех времен и народов. Видимо, после озвучивания сего ужасающего известия я должна была взвизгнуть и упасть в обморок от охватившего душу страха и трепета. Однако мне было не до кривляний кем-то подученного мальчишки.
— Погоняй! — крикнула я кучеру, заметив, что толпа слегка раздалась, и нашаривая в кошеле деньги. Не хватало прослыть нервной, невыдержанной скупердяйкой. — Мы уже опаздываем!
Возничий, вняв моему воплю, щелкнул бичом и послал лошадей с места в карьер.
Парень едва успел отскочить в сторону. Однако брошенную ему монету поймал с завидной ловкостью и проворством.
Я все-таки успела. Ристалище располагалось в трех верстах к югу от Каленары. С одной стороны к нему почти вплотную подступала от года к году разрастающаяся столица, с другой — страстно обнимал густой хвойный лес. Если бы не флаги, транспаранты, ленты, торговые палатки, шутовские балаганы, цветы и прочий праздничный антураж, смотрелось бы оно, пожалуй, мрачно и даже страшновато.
Сразу в ложу я не пошла — сначала побежала проверить, как там мой подопечный. Разумеется, в специальные комнаты, где милорды рыцари облачались в свои доспехи, меня никто бы не пустил. Зная это, я даже пытаться попасть к Торину самостоятельно не стала, просто поймала пробегавшего мимо слугу и, вдохновив его мелкой монеткой, попросила разыскать милорда Лорранского и передать ему, что его подруга приехала и ждет.
Торин выскочил ко мне, уже обряженный в доспехи, со шлемом в руках и тоской во взоре. Рядом с ним суетливо подпрыгивал спешно произведенный из лакеев в оруженосцы парень, единственный из челяди Лорранских, кто умел держать в руках копье и знал, в какой последовательности кренить на господине латы. Столь стремительный и головокружительный карьерный взлет привел бывшего прислужника в состояние лихорадочной ажитации, не позволяющее ему просто стоять на месте или спокойно выполнять свои новые обязанности. Впрочем, с ними он справился на отлично — я без сантиментов прошлась ладонями по боевому облачению моего подопечного, проверяя, все ли прикреплено и прилажено, как нужно, и удовлетворенно кивнула, поняв, что новоявленный оруженосец вполне достоин лучшей доли, чем снимать нагар со свечей и подавать милордам графьям серебряные тарелки с супом.
В доспехах я понимала мало, и знания мои носили чисто теоретический характер, ибо если мужчину-храна в латах при некотором напряжении фантазии вообразить еще можно, то хране даже в самых сложных и противоречивых ситуациях в стальную защиту облачаться не придется, ибо это станет уже окончательным потрясением основ всего мира подлунного. И без того уже, по мнению многих, наемницы слишком большую волю взяли.
Шлем, который Торин торжественно держал за край, представлял собой, несомненно, наиболее важный и ответственный элемент брони: потеряв руку, в седле усидеть еще можно было, а вот потеряв голову… Я внимательно осмотрела защиту для каштановых кудряшек моего клиента и неодобрительно поморщилась: при падении он от сотрясения, конечно, защитит, да вот только трупу от этого не жарко не холодно уже будет: основной удар придется на шейные позвонки, и никакой гарантии, что они уцелеют, никто не даст.
Для защиты тела был применен железный нагрудник полукруглой формы с подвижной верхней частью и наспинник (я провела ладонями по местам креплений над плечами и животом и одобрительно кивнула). Руки закрывали короткие рукавицы с манжетами, полностью из стальных пластин. К нижнему краю латной юбки спереди было присоединено какое-то новомодное продолжение, судя по его форме, посадку на лошадь оно не затруднит. Кажется, называется сия красота смешным словом набедренник. Почти все составные части доспехов, за исключением поножей, были покрыты рифлением, что увеличивало прочность и надежность, никак не сказываясь на толщине пластин и, следовательно, весе брони. А для слабосильного Торина это было ой как немаловажно.
— Молодец! — Я лучезарно улыбнулась прыгающему вокруг нас оруженосцу, и парень вспыхнул от удовольствия. В бытность свою лакеем он нечасто удостаивался внимания благородных леди, и моя искренняя похвала, безусловно, льстила ему даже больше, чем добрые слова в устах Торина. Оных, впрочем, бедному парню явно не суждено было дождаться.
— Да какой же он молодец! — неодобрительно зашипел мгновенно нашедший к чему придраться аристократеныш, — Посмотри, даже латы не соизволил начистить!
— И правильно сделал, — вступилась я за старательного и ответственного слугу, — Ты пойми, если начать тереть и полировать доспехи, то они неминуемо утончатся и станут не таким надежными. А тут каждый волос толщины металла имеет значение и может стать решающим. Что ты надел под броню?
— Куртку стеганую, — презрительно сморщил свой благородпорожденный нос графенок, — И ерунду какую-то… Не помню…
Вот в этом весь Торин. То ли делает вид, то ли и впрямь не понимает, что от этого стального облачения и поддетых под него вещей зависит его если не жизнь, то по крайней мере здоровье.
Я вопросительно посмотрела на оруженосца.
— Гамбезон, миледи. И еще подушку на грудь, — с готовностью пояснил он. Старательный, умный и услужливый парень нравился мне все больше, надо будет посоветовать милорду Ирриону как-нибудь вознаградить его за усердие. Если, конечно, бедняга выживет в фарсе, в который его, как и меня, втянула глупость и бестолковая самонадеянность нанимателя.
Гамбезон (та самая «куртка стеганая») предназначался для смягчения и амортизации ударов, а также правильного распределения веса доспехов. Подушка же была и вовсе замечательной идеей — она должна была защитить цыплячью грудь Торина надежней любой кольчуги, ибо, насколько я знала, выдерживала даже прямой удар боевой палицей на плахе.
— Славно, — улыбнулась я и, поймав на себе удивленный и негодующий взгляд торопящегося мимо рыцаря, с беспомощной гримаской надежды и отчаяния одновременно склонила голову на плечо своему подопечному. Рыцарь понимающе кивнул (один из его предполагаемых противником утешает свою даму; ничего постыдного и зазорного, небось истерика у девицы приключилась) и больше нас не донимал. Я же, прижавшись к Торину и буквально чувствуя, как под слоем металла и ткани колотится его сердце, принялась тихонько увещевать нервничающего, слегка клацающего зубами аристократенка:
— Не волнуйся, в прошлом году, по-моему, на этом турнире никого не убили и даже не покалечили. И королю это понравилось — он, как говорят, вообще не сторонник жестокости. Так что и сейчас, все наверняка постараются обойтись без членовредительства. Все будет хорошо, ты, главное, в седле держись, с коня не свались и, если все-таки брякнешься, под копыта ему не угоди! Оруженосец поможет тебе встать и защитит, чуть что, но упасть — это величайший позор и очень небезопасное для жизни и здоровья мероприятие. Не вздумай использовать магию, все ристалище заблокировано от волшбы, ты не добьешься ничего, только опозоришься. И, пожалуйста, будь осторожен!
— Хорошо. Ради тебя, моя прекрасная дама! — напыщенно, как настоящий рыцарь, набравшийся высокомерия, но не благородства, согласился Торин, осторожно касаясь губами моих волос. Я слегка вздохнула, покорно склоняя голову и без протестов принимая свой новый титул дамы сердца, здорово опошленный моими современниками. Лет этак сто назад никто и помыслить не мог о том, чтобы целовать девушку, получившую такое звание, — ее полагалось обожать издали, светло и безнадежно, не смея надеяться даже на мимолетный взгляд или легкое касание затянутой в шелковую перчатку руки. Теперь же это был изящный и торжественный синоним любовницы. Мне-то в принципе все равно, а вот другим девушкам наверняка обидно.
Есть мужчины, перед которыми устоять просто невозможно — от них бежать хочется, причем чем скорее, тем лучше. Вот из таких или примерно таких красавцев и состояла шеренга, торжественно выстроившаяся перед королевской ложей. Закованные в латы рыцари не просто повергали в трепет — они вызвали оторопь и заставляли оглядываться в поисках какого-нибудь предмета интерьера, за который можно было бы спрятаться в случае чего. Дюжие лошади, ничуть не похожие на изящных верховых кобылок и жеребцов, к езде на которых я привыкла, горделиво несли на своих спинах чудовищную массу стального облачения хозяев и красовались в разноцветных попонах с вышитыми на них гербами своих владельцев. Торин, неразличимый под доспехами, но узнанный мною благодаря какому-то не то шестому, не то десятому чувству (а также неплохому знанию геральдики), выглядел так же солидно и серьезно, как и окружающие его рыцари. Что, впрочем, не внушало мне излишнего оптимизма.
— Вы так бледны, душенька… Волнуетесь? — сочувственно поинтересовалась королева, в приступе снисходительной заботы похлопывая меня по безвольно лежащей на подлокотнике кресла ладони. Даже веер в монаршей руке дрогнул и сделал несколько взмахов в мою сторону, что мигом вызвало завистливое шипение сидящих рядом фрейлин, расценивших этот небрежный жест как знак высочайшей милости по отношению к никому не известной девице. Королевский веер, кстати сказать, был до того хорош и красив, что я таращилась на него до тех пор, пока мое назойливое внимание не стало граничить с непристойностью. Выполнено это чудо было из тонких пластинок голубоватой русалочьей кости, скрепленных внизу перстнем с сапфиром, и тончайших молочно-белых кружев явно монастырской работы. Сбоку приделано маленькое зеркальце в золотой оправе и кокетливом опахале из перьев павлина-альбиноса. Судя по форме ручки, в ней был небольшой тайничок. В таких придворные дамы обычно прячут любовные записочки и флаконы с духами и островными благовониями. А в моих веерах, не столь дорогих и роскошных, как у королевы, но зато гораздо более демократичных в плане цены, скрывались склянки с ядами или отравленные метательные иглы. Удобная вещь этот веер, практичная, можно даже сказать незаменимая. В него еще лезвия можно вставить, дабы прекратить невинный аксессуар в страшное оружие. Да и по назначению в жару использовать приятно.
— Волнуюсь, ваше величество, — честно призналась я, опуская взгляд, как бы привлеченная возней обряженной в серебряные браслеты и ошейник Тьмы на моих коленях. Королева бросила заинтересованный взгляд на вонато, потом оглянулась на других демонов, столь же спокойных и преисполненных достоинства, сопровождающих своих высокородных хозяев на одно из главных развлечений года, и ласково попросила:
— Ну же, не нервничайте так, дорогая! Посмотрите на меня. Все с вашим графом будет хорошо.
Я послушно подняла голову. Родригия была из тех женщин, на которых нужно смотреть вблизи. Потому что только тогда становится видно, какая у нее нежная, не тронутая солнечными лучами и изъянами кожа, какие серьезные, чуть печальные глаза и красиво очерченные скулы. Да и руки заслуживали восхищения — тонкие, породистые, холеные, изящные, они, казалось, едва способны были шевелиться под тяжестью фамильных перстней и роскошных парных браслетов с прихотливой гравировкой.
Королева не была ни уродлива, ни даже просто неприглядна. Она просто оказалась красива тем несчастливым видом красоты, который виден только если дать себе труд задержать взгляд на ее носительнице. Веселье и энергичность таким женщинам не к лицу. Им больше подходит легкая философская печаль, меланхоличное спокойствие и созерцательная невозмутимость, в полной мере раскрывающая тихую, неприметную прелесть их преисполненных достоинства лиц.