– Какой? Все рейсы отменены. Тысячи людей не должны кочевать и ждать здесь неизвестно чего! Запрещены собрания и скопления людей! Нельзя! – Военный заученно повторяет слова, которые, наверное, произносит в тысячный раз.
– Они не хотят здесь жить, только улететь. Через час должен отправляться правительственный самолет в Польшу. – Муаид говорит медленно, цедя каждое слово.
– М-м-м, правительственный, говоришь? Покажите паспорта.
Дорота молниеносно вручает свой, который уже долго сжимает в руке. Другой военный протягивает ладонь к Марысе.
– Ливийский? А что ты забыла в Польше? – Он морщит лоб, напряженно думая о чем-то, потом изучает документы от корки до корки и наконец сжимает губы. – Задержитесь там, на обочине, – решает он.
– Но почему, господин полковник? – вежливо спрашивает Дорота.
– Потому что я так решил! – вопит военный. – Давай, jalla!
Они съезжают на край дороги, где стоят уже пятнадцать таких же точно подозрительных типов, как эти. Никто даже не выходит из машин, потому что боится получить пулю. Неизвестно, чего можно от них ожидать.
– Забрал документы, – шепчет Дорота.
– Все? Мое свидетельство тоже? – Испуганная Марыся наклоняется вперед.
– Все.
– И что теперь будет?
– Не знаю.
Сержант возвращается через полтора часа, после того как женщины уже увидели в небе исчезающий в облаках самолет с польским флагом на хвосте.
– Welcome home, – приветствует Рашид вернувшихся в три часа утра родственников. Он стоит на пороге дома и вовсе не выглядит расстроенным, наоборот, лицо его излучает радость. Когда же он смотрит на измученных и расстроенных женщин, то едва сдерживает радость.
– Идем спать, – говорит Дорота, медленно поднимаясь по ступенькам, и направляется в спальню. – Утром что-нибудь придумаем.
Марыся не отвечает и стыдливо смотрит в пол, размышляя над тем, как она могла дать волю эмоциям и на прощание поцеловать двоюродного брата в губы.
– Чуть свет поеду в Эз-Завию проведать мать и при случае исследовать пути к бегству, – старается реабилитироваться Рашид. – В конце концов, до границы с Тунисом только триста пятьдесят километров, может, там удастся выехать.
– Спасибо тебе, милый, – на ходу говорит Дорота слабым голосом.
Рашид добирается до Эз-Завии, которая находится в шестидесяти километрах от Триполи. Это занимает почти два часа. Уже один выезд из столицы убийственный, хотя сейчас семь утра и обычно ни один араб в эту пору не спешит выйти из дома. «Что творится? – думает парень. – Почему сегодня такое движение?» Он заглядывает в проезжающие мимо автомобили и видит в них целые семьи с веселыми детьми на задних сиденьях и с чемоданами и коробками на крышах. «Что ж, ливийцы тоже бегут, – приходит он к выводу, с грустью наблюдая за происходящим. – Кто же останется, чтобы бороться?» Он минует поселок Регату, который охраняют военные. Перед выездом стоит бронетранспортер с автоматами наверху. Ранее спокойный Джанзур, спальный район столицы. Мужчина отдыхает, усаживаясь удобнее и расправляя плечи, и довольно вздыхает, надеясь, что выбрался из самой большой толпы. По дороге уже нет никаких больших населенных пунктов, значит, у него будет возможность разогнаться на автостраде. Но движение, вместо того чтобы стать меньше, увеличивается. «Все валят в Тунис, – убеждается Рашид, – а оттуда наверняка с международного аэродрома на перекладных в Европу и другие стороны света. Это, может быть, хорошее, но скоропалительное решение». Практически каждую минуту, хоть и ненадолго, Рашида останавливают на пунктах полиции быстрого реагирования. На более долгое время на полпути в Эз-Завию его останавливает военный патруль. Тут создалась двухкилометровая пробка. Каждая машина тщательно осматривается. Некоторым даже приказывают снять с крыши чемоданы и коробки и показать их содержимое. Дети от скуки дерутся или плачут, матери на них кричат, мужчины же с неземным спокойствием курят сигарету за сигаретой.
– Выйти, открыть багажник, – приказывает солдат, у которого еще молоко на губах не обсохло, но он чувствует власть, потому что держит в руке автомат, который бездумно направляет на ни в чем не повинного Рашида.
– Опусти дуло, парень, еще застрелишь меня. – Рашид двумя пальцами старается отодвинуть прицел вбок.
– Не трогать оружие!
Вояка, наверное призванный только сегодня, пытается изучить документы Рашида, но при этом не знает, что должен делать с оружием. В конце концов он вешает его себе на шею дулом вверх. «Он еще сам застрелится, – думает развеселившийся Рашид, наблюдая за молокососом, но затем закрывает глаза, не желая показывать, что ему смешно.
– Позже все прошло уже вполне гладко, – отчитывается он перед заинтересованными женщинами, вернувшись в Триполи. – Но ближе к Зуаре и перед самой границей, в Рас-Джадир, снова много военных, но они особенно не придираются. Медленно проверяют документы и автомобили, и все. Ловкости и быстроте в один день трудно научиться.
– Думаешь, это безопасно? – Дорота хочет быть уверенной.
– А я знаю? В людей не стреляют, уже хорошо.
– Я бы не перлась так далеко, – включается в дискуссию Марыся. – Там безлюдно, пустынно, неизвестно, что может случиться. Нет никого вокруг: ни поселков, ни магазинов, ни больниц. Будет ехать какой-нибудь военный патруль и в целях развлечения или тренировки может сделать с тобой все, что захочет.
– Это правда. – Муаид, который только что вернулся из больницы, подтверждает факт. – Я слышал, что в ливийской армии в два раза больше наемников, чем наших солдат. А такие способны на все. Если что-то натворит, то сбросит мундирчик и сделает ноги в пустыню. А потом ищи ветра в поле: ни приезжего, ни виноватого.
– Все вы говорите каждый раз другое и поминутно меняете мнение, – нервничает Дорота. – Нечего вас слушать. Я сама должна принять решение и подумать, как можно быстрее добраться до Туниса.