Хамид, не обращая внимания на льющуюся воду, подходит к любимой, осторожно обнимает ее и прижимает к себе. Марыся касается лбом его груди и обвивает худенькими руками талию. Хамид поднимает ее заплаканное лицо и нежно целует чувственно приоткрытые губы. Потом его пальцы ныряют в ее мокрые вьющиеся волосы и он наслаждается их гладкостью и густотой. Хамид внимательно смотрит в ее глаза, опушенные завесой длинных черных ресниц, но кроме бездонной грусти и отчаяния ничего в них не видит. «Не буду задавать ей никаких вопросов, – решает он. – Не хочу ничего знать и ничего ждать. Хочу только быть с ней и никогда уже не расставаться». Он страстно притягивает женщину к себе и убирает поцелуями всю горечь расставания и тоску с ее щек, глаз, шеи и груди. Марыся в экстазе стягивает с него мокрую одежду и гладит тело мужчины. «Мы сейчас так близко друг к другу, оба нагие и укрытые темнотой, которую рассеивает только свет месяца, падающий через окно». Женщина закрывает глаза и отдается любовному ритму, желая, чтобы эта минута упоения страстью никогда не заканчивалась. Она хочет спрятаться в тело партнера, как в безопасную скорлупу, и уже ничего не бояться и перестать убегать, перестать скрываться от правды и ответственности, от его любви, которая в этот момент проявляется во всей своей красоте и силе. Хамид в упоении кричит, обнимает ее еще крепче. Душ заливает их тела. Вода дает успокоение и смывает с них зло этого мира.
– Поедем в Триполи к Муаиду или в Налут к твоей матери? – едва открыв глаза, спрашивает Хамид на рассвете следующего дня лежащую рядом жену, которая вперила в него ожидающий и нетерпеливый взгляд.
– Хочу к маме, – не колеблясь ни секунды, отвечает Марыся. Женщина не спрашивает, откуда муж знает, где находится ее семья, и знает ли он все подробности ее пребывания в Ливии. Она оставила выяснения на потом или, скорее, навсегда.
Больница в Налуте
– Мама? – Марыся вцепилась в трубку спутникового телефона и кричит в нее во все горло.
День уже в полном разгаре, и пара проезжает дорогой, которую вчера одолел Хамид. Мужчина знает тут каждый камень и каждый поворот. О чудо, они не натыкаются ни на один пост полиции, ни на один правительственный конвой. Им повезло не встретить и повстанцев. Сейчас они вообще не уверены, что были бы встречены по-дружески.
– Марыся? – До нее, будто сквозь вату, доносится голос любимой и соскучившейся по ней матери. – Столько времени мы не слышали друг друга!
– У нас не было связи!
– У нас тоже! И электричества, и воды, и еды. Свозим сейчас остатки запасов из окрестных селений, но даже горцам уже нечем поделиться.
– Тогда почему, черт возьми, ты не сбежала через границу в Тунис? – спрашивает Марыся, разозленная ситуацией матери и пришедшая в ужас.
– Все время идут бои, и неизвестно, попаду ли я под град ракет или нарвусь на мину. Можно также попасть в лапы наемников, а они не играются с такими беглецами. Пуля в лоб – и все дела, – объясняет она спокойно, как если бы это было вполне нормальным и понятным явлением. – Хорошо, что ты наконец-то вырвалась и плывешь в Катар. А может, ты уже в безопасности? – Марыся улавливает странные нотки в ее голосе.
– Откуда ты знаешь?
– Муаид звонил.
– Я не села на судно, – сообщает Марыся и ожидает лавины обвинений и упреков, но слышит только тишину. – Не хотела выезжать без тебя, извини. Повстанцы должны были подвезти меня до Налута, – врет она и не краснеет, хотя чувствует, что муж весь превратился в слух, стараясь выловить какое-нибудь слово или фразу, которые помогли бы понять бурную польскую речь. – Планы немного изменились, но я уже в безопасности и еду.
– Надеешься преодолеть половину охваченной войной Ливии?! – шепчет мать, но в ее голосе слышится напряжение и неодобрение. – Ты что, с ума сошла, моя неисправимая, придурковатая дочь?! – взрывается Дорота.
– Мы уже оставили за собой большую часть пути и теперь ближе, а не дальше от тебя, – спокойно объясняет Марыся, не обращая внимания на обидные слова матери.
– Добираешься автостопом или подговорила этого глупого Рашида, чтобы он что-нибудь организовал? Подобралась пара идиотов!
Дорота не выдерживает и решает основательно отчитать свою безрассудную дочь.
– Мне Муаид рассказал, как ты там хорошо проводила время! – добавляет она осуждающе. – Бедолага пытался объяснить, что, увы, не уследил!
– Родная моя, я еду с Хамидом! – Марыся повышает голос в надежде прервать свою расходившуюся не на шутку мать. От ужаса, что ее измена уже известна стольким людям, молодую женщину трясет. Хорошо, что она говорила по-польски и только что отыскавшийся муж не понимает ни одного слова обвинений в ее сторону. Марыся вздыхает с облегчением.
– Привет, Дорота. – Саудовец, слыша свое имя, берет трубку у расстроенной жены. – Надеюсь безопасно довезти твою дочь до Налута. – Он доброжелательно смеется. – Она упряма, как ослица, и ничего с этим не поделаешь. Если хочет к маме, то нужно добраться к маме, хоть вокруг все гремит и горит, – поясняет он. – Тебе же остается или любить, или относиться к этому как к должному. И только.
– Хамид, как приятно тебя слышать! – Дорота мгновенно успокаивается. – Позаботься об этой маленькой сумасшедшей. Я вас жду, но скажи мне, откуда вы едете, со стороны Зувары, Сурмана или с востока? Над Джефреном развевается уже новый флаг, и он свободен. Но не суйтесь на Зинтан. Оттуда регулярно поступает больше всего раненых. Буквально раз в неделю они делают из этого города военный полигон. Пожалуй, не успокоятся, пока полностью не сровняют его с землей.
– Мы забрались в отдаленный район Джаду, так что здесь относительно спокойно, – говорит довольный собой мужчина.
– Но не съезжайте с главной дороги! Не суйтесь ни на какие короткие дороги! Все тропки и высохшие русла рек заминированы. Вчера привезли к нам остатки транспорта с гуманитарной помощью, который въехал на один такой путь. Немного от него осталось. А от водителей только ошметки. Скорее всего, под медикаментами было снаряжение. Страшно! Сколько времени продлится разминирование этой большой страны? Сколько лет после войны дети будут гибнуть или терять руки и ноги на скрытых минах и невзорвавшихся снарядах?! – возмущается женщина. – У нас столько маленьких пациентов! Потому я и не могу спокойно говорить на эту тему, – поясняет она свое волнение.
– Я соскучилась, мама. – Марыся снова берет трубку. – Даже несмотря на то, что ты все время меня сволочишь.
Польское произношение Марыси по-прежнему немного неправильное, но ей удается выгрести из памяти противное словечко Дарьи.
– Ты маленькая скандалистка! – Дорота на этот раз не реагирует на грубое слово, хотя ей очень не нравится, когда ее дети используют в речи ругательства. – Ты так счастлива в жизни, просто в рубашке родилась! Я люблю тебя, доченька моя! – признается она дрожащим голосом. – Приезжай как можно быстрее, и мы уже никогда не расстанемся. Никогда-никогда…
– Обещай, – просит Марыся, но не дожидается ответа. Слышит только помехи на линии, а через минуту телефон уже не работает.
Дорота уже привыкла и к ежедневному труду, и к недостаткам горной местности, и к тяжелой работе в больнице. Женщину окружают любовь и уважение, чего в ее жизни до сих пор никогда не было. Для местных жителей и пациентов она европейская госпожа доктор и та, которая их не бросила. Ее украинская подруга Зина тут же по приезде поселила ее в брошенном польским доктором домике на территории больничного городка. Это, пожалуй, самое лучшее жилье. Но для избалованной судьбой Дороты это обычная консервная банка с высверленными отверстиями для вентиляции – окнами и дверью. И все же в ее распоряжении две уютные комнатки за высокой больничной стеной. Женщину охраняют иммунитет службы здравоохранения и Женевская конвенция.
Дорота чувствует себя здесь в безопасности, она удовлетворена и почти счастлива. Сама не понимает, как это возможно, ведь ее семья, любимый Лукаш, Дарья и Адаш, так далеко. Она беспокоится о них день и ночь. Редкие телефонные разговоры не приносят никому радости, подтверждают только, что она по-прежнему жива. К тому же Марыся в двух сотнях километров от матери, тоже в неоднозначной ситуации.