– И что теперь будет? – беспокоится дочь, которой не до смеха.
– Нужно переждать. В конце концов, в такой ситуации, мое дитя, я не могу оставить больницу. Это было бы неэтично.
– О чем ты говоришь, мама! Ты не доктор, никакая этика тебя не обязывает к этому! Я еще хочу увидеть тебя живой! – Кажется, она вот-вот заплачет.
– Пойми, нам свозят множество раненых, как повстанцев, так и солдат. Враги лежат бок о бок, койка к койке. Не хватает докторов, нет медсестер, а санитарками, коридорными и кухарками работают девушки с гор. Прекрасные женщины! Бабы с яйцами!
– Что?
– То, что слышишь. Бегают сюда к нам через горы и вади[88] под градом пуль и ничего не боятся. Некоторые таскают с собой детей на спине или какие-то съестные припасы, чтобы поддержать оголодавших людей. Мне кажется, что это они выиграют войну. Они неуничтожимы. Мы могли бы многому у них научиться.
– Ой, мама, мама… – Марыся смиряется, ведь знает, что Дороту ей не убедить: мать такая же упрямая, как и ее собственная дочь. – Ты крепкий орешек, – мягко говорит она.
– А что у тебя? Эвакуировалась уже из Триполи, а может, из Ливии?
– Нет, по-прежнему тут торчу и так же, как и ты, быстро не выеду, – сообщает она. – Я в очень красивом и безопасном месте, – сообщает она. – Не догадаешься где! – выкрикивает она радостно.
– Ну так расскажи.
– А может, попробуешь отгадать? Я тебе немного подскажу.
– Не интригуй, а то умру если не от любопытства, то от волнения! Ты больше чем довольна, не слышу ни машин, ни стрельбы…
– Это место ты прекрасно знаешь, – направляет ход ее мыслей Марыся. – Красивая ливийская провинция…
– Наша ферма! – выкрикивает Дорота.
– Ну конечно, – смеется Марыся. – Сюда мы перевезли больницу с ранеными. Ах! Я тебе не говорила! – вспоминает она. – Самира вышла из комы!
– Что? Невероятно! После стольких лет! Mabruk, mabruk, передай ей от меня! – повышает она голос, стараясь перекричать помехи.
– Сама это сделай. Мы, собственно, забрались на крышу водосборника и сейчас будем пировать здесь. Муаид должен наконец привезти какую-то нормальную еду из Триполи. Нам уже поперек горла диетическое питание. Мы хотим пикантного или даже чего-нибудь острого, как лезвие, нездорового жареного! Сами, мама на линии! – кричит она тетке. – Она желает тебе успеха!
– Szukran dzazilan[89], – отвечает выздоравливающая женщина, которая сейчас вообще не выглядит больной, как если бы и вовсе не была в коме.
Ее загоревшее лицо излучает здоровье и энергию, а худое тело более мускулистое и спортивное, чем до несчастного случая. «Чудеса случаются», – думает Марыся, с удовольствием глядя на Самиру.
– И еще одна неожиданность! – Дочь хочет посвятить мать во все дела.
– Что такое? Что там у вас творится?
– Помнишь Махди? – Марыся переходит на арабский, чтобы окружающая ее семья понимала каждое слово. – Когда ты жила в Ливии, это был молодой красивый парень.
– Ну конечно, я помню его! Ведь это жених Самирки. – Мать отвечает по-ливийски, и все убеждаются, что, несмотря на прошедшие годы, она по-прежнему прекрасно знает этот диалект.
– Сейчас это уже постаревший и поседевший мужчина, правда, с хорошей фигурой и по-прежнему очень даже ничего. Они обнимаются и кокетничают друг с другом. Пожалуй, они снова пара, – хохочет она, а Махди грозит ей пальцем: невыгодно его описала.
– Я так рада, что ты в безопасном месте, среди родственников, – меняет тему Дорота. – Я слышу по твоему голосу, что ты счастлива. Может, несмотря ни на что, добро случается и мы не напрасно сюда приехали.
– Я тоже так думаю.
Марыся спускается с крыши здания и удаляется от семьи.
– Я вспомнила множество подробностей из детства, которые выбросила из памяти, – говорит она тихо, садясь на каменную скамью на своем любимом патио за домом. – Вспомнила время, когда мы были счастливой, любящей семьей. И даже папа был нормальным – нежным мужем и отцом.
Марыся сжимает губы, вспоминая, что потом с ним стало.
– Доченька, он тебя любил, ничего, кроме тебя, не видел, небо бы для тебя достал, – признается Дорота. – Поэтому я не уходила от него и не выезжала из Ливии. Я делала это для вас, чтобы вы могли быть вместе. Кроме того, ты должна помнить, что я твоего отца любила без памяти, – признается она грустно.
[88] Вади – русло высохшей реки (араб.).
[89] Szukran dzazilan – большое спасибо (араб.)