Но, я бы не была собой, если бы стала слушаться голосов разбушевавшейся шизофрении. Моя холодная натура очнулась и вылезла, снисходительно сообщив, что бояться нечего.
«Бывает, бывает. Ты только крепись, Ника. Психушек здесь не водится, а если лишнего не говорить, то может и вообще еще все обойдется. Ну, подумаешь, лес говорящий, воздух ехидничает. И вообще, что ты тут торчишь, когда мы опаздываем?! Вперед, марш!»
И я пошла. Коснулась корней, погладила стволы деревьев и попросила меня пропустить, потому что мне надо туда, вперед, ближе к центру леса, к старой заброшенной избушке, около которой убивают кого-то мне очень-очень важного!
Лес остался глух к просьбе.
На мгновение появилось только ощущение взгляда. Чьи-то зеленые глаза без зрачка осмотрели меня снисходительно и не признали опасной. Не признали достойной того, чтобы приказывать.
В груди вскипела злость.
Холодная рассудительность жалобно пискнула и испарилась.
«Кажется, ведьмы в этом мире очень яркие, живут не на рассудке, а сплошь на эмоциях. А еще очень жаркие…» – констатировала я, разглядывая собственную руку, покрытую огнём.
Ветви леса прянули от меня в разные стороны, корни торопливо поджались, давая мне дорогу. Но перед лицом висел, насмешливо покачиваясь, тонкий щит. И со всей злости, которая во мне накопилась, на эту ситуацию, на этот мир, на историю, в которую я вляпалась, на себя саму, наконец!, я врезала в центр щита.
Заныли сбитые костяшки пальцев.
Что-то завыло, отчаянно, горько. Вокруг полыхнула темно-серая пелена, прянули от меня в разные стороны стихии.
Чье-то извинение звучало над ухом, но я не слышала, досадливо отмахнулась, проходя в лес.
И ни одна стихия за мной не последовала. А я… уже не шла! Уже бежала. И кололо что-то в боку, хрипело в горле дыхание, и чем меньше оставалось расстояние до поляны, тем отчетливее я понимала, к кому и почему я бегу.
И успела! Успела в последний момент, когда неведомый убийца уже заносил над склоненным Дайре топор.
– Дай!!!
Отчаянным рывком, не прыгнув – взлетев к другу, родичу, брату?! – я отшвырнула убийцу и закрыла рыжего мужчину собой.
Боль.
Обожгла позвоночник, раскатилась иголками по телу.
«Слишком много боли», – констатировал рассудок. И…
Всё.
Тьма обняла меня, тьма протянула свои руки, и я скользнула в ее теплые объятия, прижалась к груди и закрыла глаза. Здесь можно отдохнуть, здесь ничего не страшно…
…Долго разлеживаться мне не дали. Я слышала голос у себя над головой, встревоженный, перепуганный голос. Я чувствовала, как что-то горячее бежит по моему телу, ощущала как это горячее бежит во мне.
Кровь.
Чужая кровь!
Распахнув глаза, я увидела встревоженное лицо Дайре.
– Лежи, – велел он сухо. – И даже не думай вставать. Вот дали же стихии такую непутевую и шебутную сестрёнку!
– Дай…
– Что «Дай», что «Дай»?! Ты бы знала, как я перепугался, когда ты, выскочив из ниоткуда, бросилась прямо под топор!
– Не бросилась – тебя бы убили, – возразила я, ощущая как слабость, забравшаяся в мое тело, начинает отступать. Чужая горячая кровь отгоняла от меня эту противную хмарь, миллиметр за миллиметром, клеточка за клеточкой выигрывая себе пространство для манёвра.
– Ну, да… – после некоторой заминки всё же признался Дайре. – Это да.