— Да так, мастер, смотрю, как цвет уходит. Ровно ли остывает.
Мужчина подошёл, взял большие клещи и небрежно подцепил уже почти остывшую тягу, чтобы перенести на пол. Но его движения были неловкими, и деталь, выскользнув из клещей с высоты полуметра, с лязгом ударилась об огромный точильный камень, лежавший у стены…
Раздался высокий и долгий звон, похожий на удар по колоколу. Звук повис в тишине кузницы, вибрируя и затухая.
Мы оба замерли.
Гуннар уставился на тягу, потом на меня, и в глазах старика читалось неподдельное изумление. Кузнец вновь подцепил деталь клещами и уже намеренно стукнул по наковальне.
Звук был таким же — чистым, без малейшего дребезга.
[Применение успешно. Прочность на излом увеличена на 15%. Сопротивление усталости увеличена на 20%.]
— Хм, — Громила положил тягу на пол и задумчиво почесал бороду. — Звенит иначе — плотнее стала, что ли. Видать, и впрямь от нормализации толк есть. Ладно, на сегодня хватит.
Старик развернулся и пошёл к выходу. но у самой двери остановился.
— Кай, — бросил через плечо.
Я поднял голову.
— Молодец.
И, не дожидаясь ответа, вышел в ночь, оставив меня одного в тёплой и пахнущей огнём и железом кузнице, с гудящими мышцами и чувством тихого триумфа. Уголки губ сами собой поползли вверх. Удивительно, насколько комфортно вдруг стало работать с этим ворчливым мужиком. Между нами ещё висела неловкость, но под ней прорастало ремесленное понимание — точно как в части, с мужиками. Мы начали чувствовать ритм друг друга.
Но тут же в голову пришли и тревожные мысли — почему Гуннар не спрашивает? Почему старый медведь, упрямый, как наковальня, так легко сдался? Он ведь не дурак — должен понимать, что знания о такой сложной конструкции не появляются в голове у четырнадцатилетнего мальчишки из ниоткуда. Неужели не сочтёт нужным доложить об этом… кому? Старосте? Или хуже того, рудознатцам? От последней мысли по спине пробежал холодок.
А может, ему просто не до этого? Старик наконец-то вспомнил, каково это — создавать, а не просто отбывать номер, заливая горечь дешёвым элем. И ему нет никакого дела до того, что творится в голове мальчишки-подмастерья, если этот мальчишка помогает ему снова зажечь огонь не только в горне, но и в душе. Хотелось верить именно в это.
Так или иначе, этот безумный день подошёл к концу. Дождь закончился, сквозь щели в стенах тянуло прохладой, и в воздухе висел озоновый запах, какой бывает только после сильной грозы. За стенами кузницы стояла тишина, лишь где-то на окраине деревни несколько псов, сговорившись, затянули тоскливую песню, обращённую к луне.
Я подошёл к горну и засыпал тлеющие угли влажным песком — пламя зашипело и погасло, оставив после себя лишь серый пепел и мягкое тепло. И тут же вспомнил про мешок с монетами — завтра понадобятся деньги. Нужно, наконец, заняться бытовыми вопросами, если выдастся хоть один свободный час. Всё нужно хорошенько обдумать, распланировать.
И надеяться, что эти люди — Ориан, Борг, и кто бы за ними ни стоял — от меня отстанут.
Хотя я не питал иллюзий. Торгрим — старик не поверил мне, не мог поверить. Глава слишком умён и проницателен, чтобы проглотить наживку с рассказом про любопытного мальчишку, а значит, будет проверять. А значит…
Волосы на затылке зашевелились.
А что, если прямо сейчас?
Замер, прислушиваясь к ночной тишине. Что, если какой-нибудь шпион уже сидит в кустах у моей лачуги? Что, если каждый шаг отсюда до самой двери будет под наблюдением? Кто-то будет прятаться в тенях, считать мои шаги, следить за тем, как разжигаю очаг, как тренируюсь и как дышу.
Я оказался в клетке и стены её сжимались.
И тут меня словно окатило ледяной водой.
Техника, которую выполнял в лачуге, где стены — как решето, а окно — дырявая плёнка. Красная вспышка на кончиках пальцев, крик от боли… Если за мной всё время следили, то шпион видел всё.
Вот же чёрт.
Но ведь мне необходимо практиковаться ежедневно. Система была непреклонна: невыполнение упражнений — деградация. Откат. Остаться слабым и беспомощным мальчишкой, которого Финн может безнаказанно унижать перед всей таверной? Нет, никогда.
Значит, где найти место, в котором можно быть абсолютно уверенным, что тебя никто не увидит?
Сказать, что расстроился, — не сказать ничего. Чувство обретённой уверенности и хрупкая надежда грозили рассыпаться в прах из-за одной ошибки. Это добавляло не просто проблем, а ставило под угрозу всё.
Стоял в полной темноте, и мысли метались. Значит, нужно быть начеку. Не просто быть осторожным — я должен стать тенью в собственной жизни. А для тренировок выбирать такое время и место, где меня точно никто не найдёт. Ночью, в полной темноте. Но где? Выходить из деревни ради этого — чистое самоубийство, да и вряд ли выпустят.