— Заключен под стражу, — рапортует тот, вытянувшись по струнке.
— На плац его! — требует император. — Собрать всех офицеров. Суд должен быть публичным, чтобы всем неповадно было.
— Есть на плац! Есть собрать! — офицер разворачивается и выходит из палаты.
— А мне?.. — нерешительно пытаюсь уточнить, что мне нужно делать.
— А вы, Анастасия Павловна, можете быть свободны. Не думаю, что вам есть необходимость наблюдать за ходом суда, — Александр Николаевич демонстративно отворачивается, показывая, что он больше не намерен продолжать разговор.
Молча выхожу на улицу. Я слышала, что его величество обычно были молчаливы и сам факт, что он со мной говорил, уже удача. Но я не хочу, чтобы Кадира убивали из-за меня. Я не хочу, чтобы вообще кого-то из-за меня убивали. Но что я могу изменить? И главное, как?
Не думаю, что сам император станет меня слушать. Как и не думаю, что он вообще может послушать хоть кого-нибудь. Но ведь это неправильно. Это нехорошо.
Медленно иду в сторону госпиталя, а у самой все мысли обращены только к мужчине, который оказался так груб со мной. Безусловно, он заслужил наказание. Но ведь можно было бы обойтись чем-то более гуманным, чем казнь. А в том, что это будет именно казнь, я не сомневаюсь.
Шаг за шагом, удаляюсь я от лагеря. Сзади уже слышатся крики и смех собирающихся на импровизированный плац офицеров. Они знают, что должно произойти. Для них в этом нет ничего необычного. Но для меня — это все дико.
И я хочу хотя бы постараться как-нибудь это исправить.
Глава 54 Суд
Не знаю, что именно мной руководит, желание не нести ответственность за чужую жизнь или какая-то другая мотивация, но я разворачиваюсь и иду обратно в лагерь.
Чего я хочу добиться, не знаю. Тем более я не знаю, как я этого хочу добиться. Но я знаю, что не хочу, чтобы Кадира судили по правилам военного времени. Хочу, чтобы суд над ним был справедливым.
Вот только может он оказаться таковым или нет — это уже вопрос.
— Господа офицеры, — слышу со стороны сборища голос какого-то мужчины. Это точно не император. Но голос у него достаточно властный, чтобы выносить приговор. — Мы собрались здесь, чтобы осудить того, кто не достоин носить звание офицера и офицерские погоны!
Подхожу к толпе в тот самый момент, когда с плеч Кадира срывают мундир.
— В наше время, на фронте, и так хватает смертей, — продолжает тот и рядом с подсудимым я нахожу высокого офицера с густыми бородой и усами. Он абсолютно безэмоциональным взглядом осматривает ряды своих сослуживцев, будто выискивая их реакцию. — Никто не должен нести смерть еще и в тылу!
Одобрительный гул проносится по рядам. Все согласны с оратором. В том числе и стоящий чуть в стороне и молчаливо наблюдающий за происходящим император.
— Пропустите меня, пожалуйста, — пытаюсь пробраться сквозь плотные ряды офицеров, но те неохотно расступаются. — Дайте уже пройти!
— Негоже вам здесь находиться, — хмурится один из них.
— А на кой оно вам надо? — присоединяется к нему другой.
Если иду, значит надо! Но говорить подобное не решаюсь. Все же не известно, какой может оказаться реакция.
Пытаюсь и дальше пробраться, а в это время прислушиваюсь к происходящему на плацу.
— Скажешь ли ты хоть что-то в свое оправдание? — обращается к Кадиру офицер.
— Не скажу, — бросает тот, без раздумий. — Нечем мне себя оправдывать. Проиграл я своему желанию и своим чувствам. Оттого и поступил нехорошо.
— Ты почем же хотел барышню жизни лишить? — похоже, что офицера такой ответ не устраивает.
— Не хотел я ее жизни лишать, — Кадир поднимает голову и обращается к императору. Будто на самом деле тот сам вопрос задавал. — Полюбилась она мне. В жены взять хотел. А как не далась она мне в жены, так и озверел. С кем же не бывает?
Услышав его слова, замираю. Это ведь с его слов я во всем виновата получаюсь. Довела бедного своим отказом до нервного срыва, и сама же и пострадала. Так что ли выходит?
— Разве ж можно так сразу звереть? — в речи допрашивающего не слышу осуждения. Впрочем, и других эмоций не слышу. Будто не интересно ему все это.
— Да коли не озверел бы, так совсем с ума бы сошел, — не теряется Кадир. — Коли не моей бы осталась, как жить-то тогда? Не горазд я другим свое отдавать.