Но мне до его звания нет совершенно никакого дела.
— Подержите-ка здесь, Анастасия Павловна, — просит Серафим Степанович, явно решая доверить мне более сложную задачу. — Да-да, именно здесь…
— Если вы возьмете чуть выше, мы сможем сохранить нормальное функционирование кишечника, — придерживая в указанном месте пинцетом, на автоматизме подсказываю я. Мозг сам вспоминает прошлые годы, когда я ассистировала лучшему хирургу нашей больницы, когда он требовал от меня принятия решений. — Вам так не кажется, Серафим Степанович?
— Разве стоит сейчас думать о кишечнике, когда целая жизнь на счету? — фыркает он, тем не менее перемещая зажим выше.
— Если бы операцию делали мне, я бы предпочла, чтобы каждая мелочь была важна. Я хотела бы суметь продолжать полноценную жизнь, — не соглашаюсь, но и не спорю с ним.
— Нам предстоит сделать несколько сотен операций. На каждого полноценной жизни не напасешься, — недовольно качает головой. — Нехорошо давать одному полноценную жизнь, теряя время, необходимое для спасения жизни другого.
— В таком случае, нужно принимать быстрые и точные решения, — повторяю то, чему меня учили долгие годы.
— Для молодой княжны вы слишком легко относитесь к происходящему, — хмыкает Серафим Степанович. — Хотел бы я узнать, какие книги позволял читать вам ваш папенька.
— Мой папенька делал все возможное, чтобы его дочь нашла себя в этом мире, — улыбаюсь врачу, предполагая, что тому становятся интересны мои знания. — Я с радостью помогу вам спасти жизни наших солдат, наших защитников…
— Это похвально, Анастасия Павловна, — кивает он и, заканчивая операцию, переходит к следующему столу. — Вот только большие знания без должной практики способны больше навредить, чем помочь.
— В таком случае, позвольте мне получить эту самую практику, Серафим Степанович! — не отказываюсь от своих намерений.
Хочу как можно скорее ощутить свою власть над неизбежным. Хочу снова взять в руки инструмент и спасать жизни. Но не уверена, что мужчина готов мне это позволить.
— Если вам так угодно, Анастасия Павловна, я готов позволить вам проявить себя, — вопреки моим ожиданиям заявляет врач.
— Вы действительно готовы это сделать? — спрашиваю с радостью, но и с легким недоверием. — Это будет для меня самым настоящим счастьем, Серафим Степанович!
— Если моя воля способна сделать вас счастливой, могу ли я поступить иначе? — сквозь усы улыбается врач и следует к следующему столу.
Перед нами оказывается солдат, лежащий без сознания. Его ранение выглядит настолько тяжелым, что на первый взгляд может показаться, будто у него нет никаких шансов, чтобы выжить. Но я знаю, что это не так!
— Ему требуется очень тяжелая и долгая операция, — замечаю я, совершенно теряясь от выбора врача.
Кажется, что Серафим Степанович счел ситуацию безнадежной и, уверившись в неудаче, решил подсунуть раненого мне.
Но я готова принять вызов и сделать все, что в моих силах.
Однако, в действительности все оказывается совсем иначе.
— Операция действительно предстоит очень тяжелая, — соглашается врач. — Потому, пока я его оперирую, прошу обработать руку солдата. Его рука сильно повреждена, но на нее у меня совсем нет времени.
Перевожу взгляд на руку и нахожу открытую рану, весьма серьезную, но с точки зрения моего профессионализма, совершенно не интересную.
Однако, отказываться глупо. Если я хочу что-то доказать, я должна делать все, что от меня требуется.
Чтобы не мешать основной операции, отставляю руку раненого в сторону, беру необходимые приспособления и провожу по ране влажной тряпкой.
Неожиданно для себя, в пальцах ощущаю покалывание. Точно такое, как когда прикасалась к дневнику княгини Стырской. Только почему это происходит снова, не понимаю.
Как не понимаю и что происходит, когда я убираю тряпку. Ведь в месте, где только что находилась рана, теперь находится идеально ровная и чистая кожа.
Глава 11 Непонимание
Как такое возможно?!
Смотрю на руку раненого солдата и не верю собственным глазам. Рана словно исчезла, сама собой затянулась и зажила. Но ведь этого не может быть!
Осматриваю свои ладони, тряпку, руку солдата, но не нахожу ничего необычного. Все в точности, как и должно быть, если не считать пропажи самой раны. И померещиться она мне точно не могла.