— Сейчас уже и не знаю за что. Красивый он был.
— Красивый? Что в нём красивого? Напомаженый, в дорогом костюмчике. Язык для таких вот дурочек хорошо подвешен. И всё. Больше-то у него ничего и не было и нет. Настоящая мужская красота не в этом. Посмотри на Станислава. Вот кто красив по-настоящему. И он не та шваль, не тот фальшивый. Он настоящий волк. Со стальными клыками. А ты подстать ему. Разве может волчица сойтись с шакалом-падальщиком? Не может… Поэтому у тебя с тем иродом ничего и не получилось. Ничтожная и мелкая душонка он… Ничего, доченька, поплачь. Это ты прощаешься с прошлой жизнью. Это слёзы одиночества, слёзы сожаления, потерь. Выплачь их, пусть истекут из тебя до последней капельки. А на их место придут другие, совсем другие. Тогда не послушала меня, сейчас послушай мать свою. Я тебе плохого не пожелаю. — Степанида поцеловала дочь в мокрые глаза. Гладила её по голове, как когда-то в детстве. — Главное, чтобы мужики вернулись. Неспокойно мне что-то.
Женщины приготовили обед, но мужчин не было. Степанида посмотрела на барометр. Давление падало. В дом зашла Алёна выходившая накормить скотину.
— Мама, ветер поднимается. И небо всё тучами заволокло.
— Я вижу. Пурга будет. Если чего не похуже. На барометр посмотри. Слишком быстро и сильно давление падает.
— Неужели буран? Но, а как же папа и… Станислав?
— Не знаю.
— Мам, там темнеть уже начинает.
— Давай, доченька, собирайся. Пойдём. Сердце у меня не на месте.
— А ты знаешь куда они ушли?
— Да. Направление знаю. Фрол говорил мне, где капканы ставил.
Женщины стали одеваться. Унты, меховые штаны и меховые длинные куртки из меха оленя. Такие же шапки. Степанида закинула двухстволку и на поясе застегнула патронташ. Алёна взяла свой карабин. Вышли из дома, встали на широкие лыжи и побежали. Ветер всё усиливался, поднимая снежную пыль, загудел в кронах деревьев. Спустя более чем полчаса, в сгущающемся сумраке, в полутьме, сквозь снежную пелену они заметили силуэт. Кто-то шёл им на встречу, пробиваясь сквозь глубокий снег.
«Это Станислав!» — Узнала мужчину Алёна. Он шёл покачиваясь, с натугой тащил поклажу на полозьях из лыж. На полозьях лежал человек.
— Отец! — Закричала Алёна. Женщины бросились к этим двоим…
Сошлось зверьё в смертельном вальсе.
Зубов оскал и блеск клинка.
И кто-то путь продолжит дальше,
Судьба шепнёт: «Живи пока».
Zay
Близкий контакт. Левой рукой упёрся зверю под нижнюю челюсть, не давая схватить себя за лицо. Мышцы напряглись как струна, до боли. Лапы шатуна обхватили меня сжимая в чудовищных тисках. Когти рвали мою одежду. Нож вошёл в тело медведя, как в масло, по самую рукоять. Но он продолжал давить меня и ревел так, что я начал глохнуть. В лицо ударил смрад медвежьей пасти. Я закричал ему в ответ. А мишка продолжал давить, словно гидравлический пресс. Боль в теле была дикая. Казалось, каждая клеточка моего организма кричала от боли, почувствовал, как что-то захрустело у меня. Или это мне только казалось? Я давил на него, он на меня. Только сила и масса была не сопоставимы. Новая боль резанула мою спину. Всё, когтями добрался до плоти, сейчас разорвёт! Неужели не попал? Ноги стали подгибаться. Сделал шаг назад. Тяжесть усиливалась с каждой секундой, становясь непосильной ношей. Тело, мышцы стали отказывать.
Сознание помутилось… Ничего не вижу, ничего не слышу. Я ослеп, оглох? Где я? Что со мной? Услышал странный ритмичный звук. Это бубен, в какой-то момент понял я. Потом голос. Пела женщина. Странные слова, странная песня…
'Зверь, проснись! Кедровка, твоя сестра,
Уже давно сидит на вершине дерева
Предрассветная заря, твоя сестра,
Поднялась на вершину дерева.
Раньше ты всегда был первым.
Ты попал под тяжесть большого ножа.
Большого топора человека?
Росомаха-самочка, лиса-самочка