— Алён, парку поддай. — Глянул на неё. Стоит раскрасневшаяся. На лбу, носу, над верхней губой капельки пота. В глазах буря клокочет. Просто кайф какой-то. Такого у меня ещё не было! Её ночнушка стала намокать и прилипать к телу. Но она этого не замечала. Плеснула на каменку ещё воды. Зашипело. Ударил жар. Хорошо то как! Опять охаживала меня веником, только теперь берёзовым, распаренным в кипятке. Да, давай красавица моя. Алёнка остановилась. Посмотрел на неё. Она взмокла. Рубашка совсем пропиталась потом. Прилипла к груди. Сквозь мокрую просвечивающую ткань, увидел её налитую грудь, темные ореолы с крупными сосками. Рубашка так же прилипла к животу, к бедрам.
— Что, Алёнушка, устала?
— А тебе я вижу хорошо⁈ Ты что, из дерева?
— Мне хорошо. От души. Дай веник. — Сел на полке. Алёнка отвернулась, но заметил, как она опять скользнула взглядом по моему паху. Я только усмехнулся. — Чего отворачиваешься? Мужика голого ни разу не видела? Не верю.
— Мне всё равно, веришь ты или нет… Видела.
— Тогда что отворачиваешься?
— Нет никакого желания, на твой срам смотреть.
— Ой ли, Алёнушка? Не лукавь. В бане лукавить нельзя. Банник обидится.
Она взглянула на меня, смотрела мне в глаза.
— Да иди ты.
Я стучал себя веником по груди, по ногам. Решил, что для первого раза хватит.
— Иди, Алёна, остудись. А то смотрю у тебя сейчас пар из ушей пойдёт. Перегрелась поди.
Она подошла к деревянной бадье с холодной водой. Умыла лицо. И вышла в предбанник. Я опять обернул бёдра полотенцем и вышел вслед за ней. Она сидела на лавочке. Сел рядом с ней.
— Алён, квас есть?
— Есть. — Ответила она, не глядя на меня.
Выглянул из бани. Увидел на крыльце одного из своих бойцов. Крикнул ему, чтобы сказал мамане принести квас.
Сидели с ней на лавочке. Алена кусала губы, но глаза не открывала. В предбанник зашла Степанида Никаноровна. Глаза, как лазерные пушки, готовы были испепелить меня. Но взглянув на дочь, промолчала. Только губы поджала. В руках у неё был кувшин и две кружки.
— Спасибо, мамаша. — Забрал у неё кувшин. Глотнул прямо из него. Отличный квас. Холодный и ядрёный, так, что скулы свело. Я даже закряхтел. — Квас просто вещь.
Степанида глянула ещё раз на дочь. Та отвернула лицо. Продолжала кусать губы. Но потом взглянув на мать, отрицательно качнула головой. Старуха выдохнула облегчённо и вышла. Налил квас в кружку.
— Пей, Алёнушка. Хороший квасок, как раз такой, какой я люблю. Сама делала или маманя?
— А тебе какая разница? Дали, пей.
— Мне большая разница. Очень хотелось бы, что этот квас делала ты.
— Почему? — Посмотрела на меня недоумённо.
— Как почему, душа моя? Если сама делала, значит в доме всегда такой квасок будет.
— В чьём это доме?
— В моём. В чьём же ещё⁈ — Я сидел и улыбался. Алёнка отвернулась. — Остыла? Тогда пошли.
— Что опять?
— Не опять, а снова. Только на этот раз я тебя парить буду.
— А я не хочу, чтобы ты меня парил.
— Душа моя, ты ещё не поняла, что здесь и сейчас есть только моё желание? А твоё желание или совпадает с моим, или отсутствует, как класс рабовладельцев при социализме. Поняла? — Сопела зло своим носиком и засверкала опять глазищами. Я просто наслаждался! — Подскочила и вперёд в парилку. — Рявкнул ей.