Глава 17
Теории заговора и управления
Дарёна с сыном уехали на подводе, вместе с барахлом, что вытащили из окончательно обвалившегося чердака-каюты двое Ждановых. Не по их плечам такие избушки. Рядом с женой шла пешком Домна, что-то говоря, почтительно склонив голову. Она видела, как княгиня чаровала раненых. Видела и убитых в струге. Частично. Потому что целых там не было. И помнила, как слетел соколом на тот струг с обрыва на огромном крылатом волке оборотень-князь. Весь город помнил.
Князь видел в толпе, окружавшей жену, блестящее кольцо копейщиков. Видел на каждой крыше Яновых стрелков. Гнатовых злодеев не видел, но точно знал, что там они. Лют обещал сберечь матушку-княгиню, проводить на подворье безопасно. Это означало, что напади на подводу весь Киев с тройкой драконов впридачу — Всеслав за жизни их и резаны не дал бы. За драконьи, разумеется.
Насторожил митрополит.
Сперва шумно и многословно восхвалил Господа за помощь и спасение невинных, но сразу же, без паузы, начал отчитывать князя за то, что его, архипастыря, не пустили облегчить страдания и отпустить грехи рабов Божьих. И тех пришлось пеленать, как младенцев, ибо метались они, бесами одержимые. И тут же следом осудил Всеслава и жену его за богомерзкие песнопения и чародейство.
По лицу Рыси было понятно, что князю достаточно кивнуть, моргнуть, шевельнуть пальцем или хоть бровью — и ужин на пастыря можно будет уже не готовить. Никогда. Его и не нашёл бы никто, мало ли чудаков пропадало, неправильно поговорив с Чародеями?
Но у Всеслава не было сил ни моргать, ни кивать, ни петь, ни свистеть. Когда пятого прооперированного увезли, я прислонился к борту, до которого добрался ползком, перебираясь от пациента к пациенту, и «вернул управление» князю. «Ох и ремесло у тебя, Врач» — охнул он, ощутив каждую из забитых мышц, тяжкую усталость и лютый голод. «Да лучше б я день напролёт в оберучь рубился или лес валил!»
Да, с непривычки, да новым инструментом, да на голом дереве, да после скачки и полётов было тяжко. Пять операций за день в принципе не сахар, а с таким инвентарём — тем более.
Но и спускать такие выходки было нельзя, даже митрополиту. Тем более греку.
— Ты придёшь на мой двор завтра, после обедни. Мы поговорим в более удобное время, в более пристойном для беседы месте, — размеренно произнёс князь, глядя, как толпа вслед за подводой втянулась в городские ворота, почти очистив берег.
— Ты что же, пропустишь обедню⁈ — взвился митрополит. — После сонмища грехов сегодняшних ни на исповедь, ни на причастие не явишься⁈
Видно было, что его этот момент неприкрыто беспокоил. Но почему-то мне казалось, что не в части спасения бессмертной души какого-то князька диких русов. А в части возможной утраты влияния на этой земле византийской церкви, а главное — персонально владыки Георгия. Можно было, наверное, поведать ему, что исповедались мы заранее, перед самим Господом, пролетая прямо под ним. И причастились так, что устали отмываться. И что казнь тех, кто хотел убить женщину с ребёнком и пострелял три десятка воев и гребцов, а с ними двух старых нянек, что ещё за Глебом и Романом ходили — это не грех. Но было, во-первых, не ко времени, а во-вторых, несказанно лень. Даже я, более терпеливый в силу возраста, уже послал бы назойливого попа́. Всеслав же поражал выдержкой. На то он и князь великий, а не главврач районной больницы.
— Ты, верно, плохо понял меня, Егор, — о голос великого князя Киевского можно было мечи точить. Что мечи, там и железный лом наточился бы. С похожим звуком.
Митрополит клацнул зубами в бороде. На Рысь было приятно смотреть. Весь вид его говорил: «что, съел, во́рон носатый? Не „отче“, не „владыка“, а эдак вот, по-свойски! Слушай внимательнее, будет весело! Тебе — вряд ли, а нам так точно».
— Ты придёшь на мой двор завтра!
Вот, вроде, и голосом не давил, и гипнозом не пользовался, но ясно было всем: завтра непременно стоило не приехать или прилететь, а именно прийти, именно митрополиту, и никак не мимо княжьего двора.
— У тебя много дел. Я не держу тебя, — теперь голос Всеслава вызывал жажду, таким сухим он был.
Георгий скомканно попрощался и покинул борт. Сразу стало свободнее и как-то прямо ощутимо легче.
— Гнатка, пожрать бы, а? — неожиданно протянул князь. И я его прекрасно понимал — тело-то одно.
— Ах, ма-а-ать-то, всё из башки вон! — воскликнул Рысь и замахал руками в сторону берега. — Давай-ка, Слав, на берег переберёмся. Не знаю, как тебе, а мне тут кусок в рот не полезет.
Всеслав ухватился за протянутую ладонь друга и поднялся, чуть покачиваясь. Я лишь слабо удивился: студенты-медики, не говоря уж о патологоанатомах и судмедэкспертах, свободно и с аппетитом могли принимать пищу и не в таких условиях. «Фу ты, колдуны дикие!» — от образов, что подняла моя память, князя аж передёрнуло.
На берегу, чуть поодаль желтевшей ветлы, уже раскладывали на скатёрке что-то съестное. Потрескивал костерок. Возле него сидели Янко с Алесем. Рай да и только.
— Там портки, рубаху да свитку новую принесли. Ты, может, это… — чуть смутился Гнат.
Всеслав осмотрел себя и согласился с другом. «Это» и впрямь не помешало бы. Скинув оставшуюся одежду и обувь, зашёл в воду Почайны, разогнав перед собой какие-то перья, щепки и прочий мелкий мусор, который почему-то всегда толокся возле берега на любом причале любого порта из виденных нами. Рысь встретил, дал утереться и помог натянуть порты и рубаху — на влажное тело грубая ткань предсказуемо налезала нехотя.
Потом был поздний походный обед-пикник, где князь налегал на сладкое. Сотовый мёд с ягодным взваром приносили ещё дважды — Гнат понял, что десерт другу «зашёл». Мясо тоже не пропало. Ели по-степному, отмахивая куски от ломтя ножами возле самых губ, и чинно, без спешки. Некуда уже было спешить. Пока.
— Где сыны? — задал Всеслав первый вопрос, отхлебнув горячего, со смородиновым листом, взвара.
— В теремах, на подворье, с моими и частью Янкиных. Сам же учил — не след класть все яйца в одну штанину, — ответил Гнат. — За казной глядят, за закромами. Да за грамоткой той, в какой ряд твой с градом Киевом. Её уж трижды умыкнуть пытались.
— Чего не сказал-то? — покосился князь на друга.
— К слову не пришлось как-то, — наигранно легко отозвался тот, — то одно, то другое. Да и до ерунды ли тебе? Вон, Микулу, крота подземного, тоже три раза брались извести́, тоже что ли отвлекать тебя пустяками?
— Ну? — с интересом протянул Всеслав.