— Камней округлых, гладких, чистых, с половину моего кулака размером, — проговорил я, подняв сжатый окровавленный кулак для наглядности. Стеблей камышовых, трубок таких, что пустые внутри, вот такой длины, десяток, — разведя пальцы, указательный с большим, показав требуемый размер. «Пядь это, малая» — подсказал Всеслав. И тут же замолчал. Потому что я начал работать.
Три стрелы, что торчали в спине под рёбрами, не задели ни позвоночника, ни почек. Но зато, похоже, пробили кишечник. В этом времени — гарантированная смерть от сепсиса, заражения крови. И, если можно было бы выбирать и сравнивать, я бы такую не выбрал. В моём-то «будущем настоящем» с такими ранениями гораздо чаще отъезжали в морг, чем на долечивание. Перья ещё одной стрелы торчали под правой лопаткой. Но он был ещё жив.
Обломав наконечники возле самого живота и груди, выдернул стрелы. Судя по их виду и тому, как окаменело лицо Гната, он Кузьму уже похоронил. Одно из выдернутых древок и впрямь выглядело паршиво, как и вся ситуация. И пахло не розами и даже не керосином. А тем, чем пахнут проникающие и сквозные абдоминальные ранения. Но он был всё ещё жив. Ясно, что комбинированный шок, что кровопотеря, что возможное заражение. Но шанс оставался.
Раны на спине протёр сивухой, прихватил парой стежков, стянув и снова напугав этим всех вокруг. Мазнул поверх немного душистого монашьего состава и перевернул раненого животом вверх.
Когда острый тонкий метательный нож распорол брюшину по «белой линии» от нижних рёбер до пупа, вскрикнули все, даже Рысь. Что Рысь, Немой и то издал какой-то жалобный звук. Но было вообще не до них.
Края раны сходились, мешая и путая. Не придумав ничего умнее, сорвал с шеи Кузьки серебряную гривну, разогнул по всей длине, а один край наоборот сложил под острым углом. Кто думает, что скользкими от крови руками это сделать легко — сами пусть пробуют. Я же отложил в памяти, что если здешний кузнец с иглами справился, то ранорасширители и зажимы простые тоже сделает. Узнать в любом случае стоило.
— Княже, здесь у меня кровохлёбка да тысячелистник, для обработки ран приго… — начал было подходивший Антоний, но осёкся, икнув. Увидев мою руку едва ли не по локоть во вспоротом животе живого пока человека.
— Рядом сядь! Держи, — я всунул ему крюк из гривны, указав пальцем, куда тянуть. К чести настоятеля, он «включился» быстро. В отличие от Феодосия, которого, упавшего в обморок, бледные вои едва поймали у самого дна насада. Терапевт, тоже мне.
Горшки с отварами держал Гнат. Руки у него дрожали.
Боги или Удача или Вселенная — не знаю, кто, но какая-то сила явно играла за нас с Кузьмой. Две стрелы каким-то чудом прошили его насквозь, почти не задев, а главное — не порвав толстого кишечника. А вот одна натворила дел в тонком… Вынимая из раны петли кишок, я промывал и сшивал их, где получалось. Кое-где приходилось иссекать повреждённые участки, отбрасывая в сторону. Там, в стороне, от этого подскакивали и ахали матёрые воины-убийцы.
Конечно, всю брюшную полость вычистить было невозможно. Оставалось надеяться на крепкие организм и иммунитет Кузьмы, на хорошую экологию, ну и на чудо, разумеется. Как говорил один из моих учителей: «если пациент очень хочет жить — медицина бессильна!».
Брюшина шилась легко, привычно, слой за слоем. Икавший и шептавший молитвы Антоний с глазами неприличного для священника диаметра отвлекал. Но не сильно.
— Вина этого ещё, больше нужно! Масла жидкого. Смолы-живицы, если есть, тоже, — сообщил я «в зал». Кто-то наверняка услышал и принесёт. Судя по тому, как загудели доски сходен — скоро.
— И канопок таких пято́к или десяток! — добавил уже вдогонку, еле вспомнив название этой посудины с нешироким горлом, в какой Домна принесла сивуху.
Лёгкое было пробито, это дураку понятно. В плевральной полости воздух и наверняка полно крови. А тут ни элементарного полиэтиленового пакета, ни дренажа. Ладно, продолжим имеющимися…
Вызывая непередаваемые выражения на лицах всех, кто смотрел, хоть и не обращая на это ни малейшего внимания, «простучал» пальцами. Перкуссия — древний метод диагностики, самое то мне сейчас. Склонился ухом к груди, послушал для гарантии. Два способа диагностики лучше, чем ни одного, кто бы что ни говорил.
На лоскуты ткани налил масла, обычного, постного, как его мама называла, только это странно пахло не то сеном, не то какой-то мешковиной. Приложил к так же двумя стежками сшитому раневому каналу, густо замазанному мазью. На масляные тряпки — один из камней. На пол постелил несколько лент из холстины, на них, придерживая камень, перевернул раненого. У которого по-прежнему сохранялся пульс. Слабый, но был.
Когда протёртый сивухой нож влетел Кузьме между рёбер, Дарёна вскрикнула, будто удар пришёлся по ней. Антоний привычно икнул и добавил молитве децибел. Гнат выругался, чего сроду не позволял себе при княгине.
Остро, как гусиное перо, наискось срезанная тростниковая трубочка нырнула в разрез-прокол. И через неё потекла кровь. Велев держать её отцу-настоятелю, обработал выходное отверстие на груди так же: промыть, швы, мазь, тряпки с маслом, не пропускавшие, по идее, воздух, и сверху ещё один камень. А поверх него туго затянул полосы, что теперь прижимали давящие предметы с обеих сторон грудной клетки. Когда из трубочки-дренажа перестало кровить — опустил наружный конец в канопку, где уже плескалась кипячёная вода. Карл Бюлау, увидев придуманную им систему дренажа, выполненную «из дерьма и палок» практически, в гробу бы перевернулся наверняка. Хотя да, он же ещё не родился на свет. А вот удалять кровь из плевральной полости так придумал ещё Гален, очень давно, ещё до нашей эры. Как же плохо без пластыря. Так же, как и без инструментов, и без анестезии, и без знакомых лекарств, впрочем. Чёртова трубка норовила вылететь из банки, банка скользила в окровавленной ладони. Выручил неожиданно Антоний. Он высыпал из поясного кошеля какие-то свёртки, пучки трав и пару мелких монеток, натянул его на канопку и вполне ловко пристроил к боку Кузьмы.
— На княжий двор нести на полотне. Кошель держать ниже, чем спина, и следить, чтоб конец трубки всегда был под водой! Не трясти и не шевелить. Сползут повязки — псу под хвост вся работа. Сегодня и завтра не кормить и не поить, — сообщил я снова «в массы», пересаживаясь к следующему раненому.
— Так он живой, что ли? — изумлённо ахнул Рысь.
— Живой, конечно! Стал бы я столько времени в покойнике ковыряться, пусть он и родня, — недовольно буркнул я, распарывая одежду на очередном пациенте. — Дыши давай, Кузя, не порть мне день!
Будто услышав меня, в груди того что-то хлюпнуло, и он кашлянул, выплюнув почти чёрный кровавый сгусток. И задышал глубже.
— Спеленайте его потуже, от шеи до колен, только за трубкой следите, чтоб не выпала! Начнёт кашлять — швы разойдутся, а шёлк нынче дорог.
Со вторым было почти то же самое, только брюшная полость не была задета. И очнулся он не вовремя, как раз, когда я зашивал третью дыру в бедре. И заорал.
— Дарён! — рявкнул я.
Жена мигом оказалась в головах раненого, наложила руки и запела. Он обмяк на второй строчке, на третьей задышал ровно.
— Спиши слова, — буркнул я Антонию, что начал мелко креститься, шепча что-то. Нечаянно повторив интонацию Никулина из старого фильма. До которого ещё почти девятьсот лет. Разогнул спину и перелез к следующему раненому. Вставать не стал. Не было уверенности, что тоже не свалюсь рядом.
Пятерых выживших на полотнах бережно, шагая в ногу, унесли Ждановы ратники. С каждым шли Печорские монахи, с отварами и настоями, придерживая кошели с дренажами по Бюлау. Хотя, теперь причём тут он? По мере сил и понимания, я отобрал нужное и полезное из «лекарств», дав рекомендации по послеоперационному уходу. Дружинные и иноки слушали и смотрели на меня так, будто я при этом светился разными цветами и пари́л в воздухе — в их понимании Чародей сегодня воскресил покойников. А я был твёрдо уверен, что из пятерых шансы выжить оставались только у троих, и то призрачные. Кузя и тот гребец, которому две стрелы разворотили брюшину, умрут наверняка — чудес не бывает. Но мы с князем знали, что Гнату нужно было поговорить с теми, кто был на насаде, не только с княгиней. И чем больше людей ему удастся опросить — тем будет лучше.
Солнце клонилось к закату, и тени от городских построек наползали на берег. Но дела были ещё не закончены.