🕮 Читать книгу «Воин-Врач» онлайн

— Много коней взял, Всеслав! Великий князь велел в полторы сотни голов табун ему пригнать! — из темноты вышел Святослав, князь Черниговский, в окружении ближней дружины. Чистой и здоровой. На наш ночной лазарет, над которым то и дело разносились крики и вой раненых, смотревшей с тоской и сочувствием.

— Велики ли потери вашей конницы? — Всеслав не сводил глаз с кожи на руке Рыси, что уже натянулась над наконечником стрелы. Надо было повернуть его, чтобы упаси Бог не порвать жилу кровеносную. На правой руке Гната сидело уже три человека, но удержать его у них всё равно получалось с большим трудом.

— Тебе какая печаль в том? — красивый голос у Святослава. Таким только песни петь на свадьбах, да на парадах командовать. Из наших, полочан, сегодня ни у кого голоса не осталось, ни красивого, ни какого бы то ни было. То волками выли, пугая коней степных. То просто выли и рычали, когда сеча доходила до мечей, ножей, когтей и клыков.

— Вас не было в бою. Сводный отряд Ярославичей подоспел, когда торки уходили за реку. Ваша конница цела. Моя почти вся полегла, — сквозь зубы выдавливал каждое слово Всеслав. Продолжая так же своими руками рвать-давить тело друга. Наконец, остриё вылезло наружу, и князь выдернул его одним движением — оперение стрелы было срезано заранее. Теперь перетянуть — и молиться. И что рука не отсохнет, и что горячка-лихоманка не привяжется, и что придёт в себя Рысь, потерявший всё-таки сознание от страшной боли.

— В поле вышли четыре дружины княжьих! Ворога развернули, победу взяли. С бою взятое делить на четверых потребно, по чести! — не унимался третий сын Ярослава Мудрого, Злобного хромца.

— Ты МНЕ про честь толковать станешь⁈ — как в человеческом голосе одновременно могли уместиться волчий рык и змеиный свист? Одним Богам ведомо. И то, знать, потому, что человеческого в том голосе не было почти. — Просидели на холме, рябчиков да белорыбицу жравши⁈ А теперь пришли с меня брать то, что мной с бою взято?

Вокруг зашевелилась тьма, и из неё, как из Пекла, стали проявляться вои. С налёту и не скажешь, живые или павшие — уж больно много крови на них было. Гул их сорванных голосов тоже на людскую речь походил слабо, а вот на гневный шелест мёртвых душ, навьев да неупокоенных — вполне. Лица присных Святослава белели в ночи, как полтора десятка лун. Некоторые пошли красными пятнами — знать, не совсем совесть потеряли, видели, чья была победа, и какой ценой она досталась. Но тут такая уж служба княжья — своей воле воли не давай.

— Ты перечишь слову великого князя, Всеслав? — голос Ярославича звенел в ночи. Но на ярость это похоже не было совсем. Опять малыш решил за спиной старшего братца притаиться?

— Поле взяли мои вои, Святослав. Возвращайся к пославшим тебя. Из добытого делите промеж собой то, что на том берегу Буга найдёте. И упаси кого из ваших Пресвятая Дева Мария и сам Господь Бог сунуться к моей дружине с разговорами про коней да железо. Здесь каждый сегодня по сотне братьев схоронил, да невесть сколько ещё схоронит сегодня-завтра, — словно подтверждая правоту загробного голоса, донёсся от одного из дальних костров предсмертный хрип, перешедший в булькающую икоту.

Один из черниговских поднял было руку перекреститься, да сделал это не ко времени быстро. И упёрся бородой в меч, что появился перед ним совершенно беззвучно. Светлое чистое железо держала рука, покрытая кровью настолько, будто шкуру с неё сняли чулком и надели наизнанку.

— Брось его, Лют, — повёл кистью, тоже совсем не белоснежной, Всеслав. — Ступай, Святослав. Помни слова мои. Крепко помни.

И повернулся к черниговцам спиной, садясь обратно к костру, чтобы промокнуть сырой тряпицей пылавший лоб Рыси.

В прошлом году, аккурат перед тем, как очутиться в порубе, Богам угодно было снова свести рати Яролавичей и Всеслава Полоцкого. Только в этот раз уже не по одну сторону, а по разные. Тот год был холодным и снежным. Март, посулив было тепла, врезал трескучими морозами, да так, что дерева́ в лесу стонали и лопались повдоль. С Лютом тогда и измыслили ту штуку.

В ночи вдруг раздались гулкие удары больших бубнов и волчий вой. В стане Ярославичей поднялась паника, многие повскакивали на коней и понеслись быстрее ветра. Только не в сторону полочан, а в обратную, к лесу. А потом пошла чертовщина.

— Я не звал вас на мою землю! Прочь! — в шуме и свисте вьюги голос звучал так, будто выл сам лес, само поле, и стонала сама Немига-река.

По левую руку от первых рядов Ярославичей взымлись ввысь сугробы и раздались хлопки тетив. И тут же — крики раненых. А сугробы снова легли, как и были до этого, не отличить от снежной целины.

— Не будет удачи вам на чужой вотчине! Прочь! — жуткий стон, продиравший до костей, как стылый ночной мартовский ветер, вновь ударил по ушам. И к лесу поскакало ещё несколько десятков малодушных.

Сугробы вздыбились справа, и раненых стало гораздо больше. Не раз и не два ещё летели стрелы в лагерь Ярославичей, и всякий раз приносили смерть и боль. Яновы парни промахивались очень редко, даже в темноте и при сильном ветре. Но в ту ночь он был попутный, из-за спин наших дул. Будто сами Боги и Земля родная помогали защищавшимся от трёх братьев-находников, решивших снова захватить чужое. Наверное, Ярославичи тоже так решили, потому что сбежали в лес, не дождавшись восхода Солнца. А когда их отряды через два дня вернулись, чтобы отрыть из наметённых снежных курганов тела воинов, а главное — брони да оружие, в поле том никого не встретили. Полоцкая дружина вернулась в родной город, обойдя вражьи шатры, и не тронув никого. Пощадив, как шептались простые ратники. Ибо Чародею ничего не стоило всех тогда сгубить да поморозить, превратив в те страшные статуи-истуканы, что смотрели на достававших их из-под снега трофейщиков. Глазами, в которых навсегда заледенели боль и смертельный ужас.

За три дня до памятной битвы на Немиге-реке сидел князь с сотниками в шалаше, что до половины занёс снег даже в глухом лесу.

— Сейчас бы дома очутиться. Чтоб огонь в очаге. Да хлебца свежего, — мечтательно протянул Гнат.

— И бабу потолще, тёплую, — зябко повёл широченными плечами Ждан.

— Это уж само собой, — кивнул согласно Рысь.

— У нас в такую погоду, говорят, души неприкаянные скачут по небу, — протяжно сообщил Янко.

— Отчего так говорят? — заинтересовался Алесь, видимо, уставший дрожать молча.

— Когда в про́духе очагов такой ветер — внутри гудит всё. Страшно, — так же, чуть дольше привычного нам вытягивая гласные, ответил старший над стрелками.

— Гнатка… А надери-ка бересты побольше. Алесь, найди из своих кого, кто раньше в пастушатах ходил, — задумчиво глядя в огонь произнёс князь. И добавил, — рожок надо сладить. Да большой. И не один.

За два дня до той ночи на краю леса, укрытые густыми чёрными еловыми ветвями, стояли Всеслав, Рысь и Лют. На поле горели костры Ярославичей, и разворачивало крылья их войско. Пришедшее занять не свою землю. Но обсуждали друзья со смехом не огромную вражью рать, и не предстоявшую со дня на день битву, а то, как напугал их глухарь, вырвавшись из-под наста, пробитого копытами княжьего коня. С ладоней сотника и десятника слетели ножи, одновременно, и развалили птицу на две части. Лют подобрал тушку — не пропадать же добру. А по пути назад, уходя в снег едва ли не по грудь, задумчиво остановился возле того места, откуда вспорхнул краснобровый лесной кочет. Про то, что глухари да тетерева делают себе такие подснежные гнёзда, спасаясь от морозов, знали все. Про то, что они, бывало, прокладывали под настом целые тоннели-ходы — тоже. А вот о том, что наст в этом году такой твёрдый, что держал взрослого человека, кроме, пожалуй, Ждановых здоровяков, подумал только Всеслав. Как и про то, что снегу в поле навалило под весну столько, что ходить под тем настом можно было почти не пригибаясь.

Нетопыри Люта пробили в снегу под настом невидимые сверху ходы-канавы едва не до самого стана Ярославичей, ориентируясь там, внизу, в белой стылой мгле, им одним ведомыми способами. В нашем же лагере в это время Яновы снайпера с шутками и смехом ладили из холстин плащи, обвязывали белыми лентами рога луков и мазали морды поверх гусиного жира от мороза густой светлой глиной, разведённой-размятой в тёплой воде.

Моя память, теперь поражавшая чёткостью и деталями, сообщала, что, согласно школьным учебникам, летописцы говорили о том, что победа на Немиге досталась триумвирату князей, а Всеслав будто бы бежал с поля боя под покровом темноты. Только древний хроникёр в тех источниках не пояснял, почему Ярославичи не стали догонять проигравшего по наверняка заметным следам на снегу и добивать, зачем рискнули оставить за спиной потерпевшее поражение войско? И зачем потом весь остаток весны и почти всё лето засылали в Полоцк послов-переговорщиков. Всё-таки убедив Всеслава в том, что примут они, победившие, волю его и не станут более злоумышлять на его землю. И готовы заключить ряд о том, и крест святой целуют, что не будет Всеславу с сынами зла. «Нашёл, кому верить» — вздохнул с грустью князь. Я промолчал. Не ошибается лишь тот, кто ничего не делает, это всем известно. А мне теперь о деяниях Средневековых родственников, что Рюриковичей, что Рогволдовичей, что предков их славных, известно было ох как много. Та же память, внезапно ставшая острой, как бритва, подкинула абзац текста из какой-то статьи по истории медицины, в которой говорилось, что Полоцкий князь родился, видимо, вследствие травмы, с мозговой грыжей и был вынужден всю жизнь носить на голове плотную защитную повязку. Вспомнились не единожды виденные дети с таким недугом. Зрелище очень неприятное и очень грустное. «Ох ты ж страсть какая» — будто бы передёрнулся Всеслав. «Дурь это, сам же видишь. Сказывала матушка, что в последе я родился, в рубашке вроде как. Там повитуха была наша старая, что отца ещё принимала, да сам дедко Яр. Он велел последа того часть на голове носить, вроде венца, в обруче серебряном. А потом в шейную гривну разрешил убрать. А теперь вон в ладанке ношу, с мощевиком рядом. Да то ты тоже сам видал».

— Прости, Юрий, не вышло у нас вчера разговора, — склонил Всеслав голову перед волхвом, что подошёл от окна, где стоял, разглядывая утренний Киев.