🕮 Читать книгу «Воин-Врач» онлайн

Глава 1

Вот и все

Всеславъ князь людемъ судяше,

княземъ грады рядяше, а самъ въ ночь влъкомъ рыскаше:

изъ Кыева дорискаше до куръ Тмутороканя,

великому Хръсови влъкомъ путь прерыскаше.

«Слово о полку Игореве», памятник литературы.

А ведь с утра нормально всё было. Ну, на сколько в принципе с утра может быть нормальной жизнь у мужика под восемьдесят. Проснулся — уже хорошо. Побрился, не порезавшись — герой. Унитаз и тапки из обрезанных валенок не обрызгал — талант, самородок и умница, каких мало. Почему-то последние пару лет эти мысли посещали всё чаще. Расстраивали, конечно. Кто бы мог подумать, что я когда-нибудь буду размышлять о такой ерунде, да ещё и переживать по этому поводу? Вспоминать, как раньше носил чешские и немецкие туфли, покупал галстуки в универмаге «Москва» и стригся в «Чародейке». Старость пришла, не иначе.

И почему-то особенно ярко именно эти два года, что я жил в деревне, приходили воспоминания. Кто-то писал, что с возрастом ярких эмоций в настоящем не остаётся, они все переезжают в прошлое. А потом забирают с собой хозяина и главного героя этих воспоминаний. Туда же, в прошлое. Мне ли, врачу со стажем больше, чем в полвека, сомневаться в конечности бытия? Смешно. Не очень, но смешно.

Пёс уже поскуливал под дверью, предвосхищая встречу и прогулку. Надо же, мне столько радости только от возможности на собственную рожу смотреть и не снилось. А он скачет, руки лижет, хвостом метёт. Полтора года уже, а щенок щенком. Ну, я не кинолог и не дрессировщик, как-то худо-бедно договорился с ним, чтобы далеко не отходил на прогулке, да чтоб на зов прибегал. Сын старший подарил щенка восточно-европейской овчарки, от каких-то специальных военных привёз, возле города, где он работал, кинологическая часть недалеко базировалась, вот там и добыл. Толковый он, старший-то. Как почуял, что заскучал я тут в тот год сильнее обычного. Ну, или мать подсказала. Она у нас специалист по тому, чтоб втихаря вопросы решать: вроде как они сами по себе выправляются, а она и ни при чём. Скромная у меня жена, что и говорить. А ещё верная и терпеливая. Наверное, она да дети — самые главные мои достижения в жизни, самые ценные награды. Иногда кажется теперь, что даже не заслуженные.

— Вольф, ко мне! — а голос-то ещё есть, вон как скворцы с липы снялись.

Сын так назвал, я бы попроще чего придумал, Рекс там или Амур. Но дарёному танку, как известно, в дуло не смотрят: Вольфганг, так Вольфганг. Он, когда шкодил по молодости, я себя прямо как в кино чувствовал: встанешь на крыльце, бровь эдак изогнёшь, и на всю улицу — «Вольфганг, химмельхэррготт*, кто тапок унёс⁈ Что глаза прячешь? А ну ко мне!». Хотя, честно говоря, в немецком я не силён, как все дети, что Войну застали, несколько фраз знаю. Французский-то получше, хотя тоже забывать стал.

Прошли с ним до колодца, пять домов всего налево. Там постоял я, закурив, пока он белку ругал, что на сосну забралась, хвостом рыжим только что по морде его не зацепив — хитрая, не боится дурака. За колодцем, ещё через дом, между участками к реке спустились. Речка тут вроде и небольшая, но камнем я бы и в молодые годы с трудом перекинул. Сейчас-то и думать смешно. А вот лавочка на берегу, как раз над поворотом, нравилась мне. Сядешь, на блеск да на рябь глядя, и сидишь себе спокойно. По реке сразу понятно, какая погода, силён ли ветер, и открыли ли щиты на плотине на Волге, куда она впадала. Странная она, я когда первый раз заметил, здо́рово удивился: на той неделе в одну сторону текла, а на этой — в обратную. Давно это было, скоро тридцать лет, как дом этот построил, да сарай, да баню. Думали с женой: выйдем на пенсию — вот где рай-то будет. Летом грибы-ягоды, огород большой. Зимой в погреб слазил, огурчиков хрустких с дубовым, вишнёвым да смородиновым листом достал, пацаны приедут, в баньку сходим… Сыновья в этот год за зиму раз пять приехали. Старший-то ладно, живёт далеко, семья своя, а вот младший, как мы с матерью за город перебрались, совсем вожжи упустил. Соседи говорят, каждую неделю фестивалит, пару раз даже милицию вызывали. Да, это речке хорошо — то в одну сторону течёт, то в другую. Жизнь не такая, у неё такого разнообразия нет.

Час почти сидел на лавочке, Вольф даже скакать устал по высокой траве. Сбегал к берегу, налакался шумно, лег рядом, язык вывалил, дышит глубоко. Хорошо ему тут, привольно. Я старшему, когда он в школу пошёл, достал щеночка, тоже овчарочку, чтоб к режиму оба привыкали. В городе собаке гораздо хуже, конечно. И не побегать особо, и в квартире сплошные ограничения. Тут — рай, о чём и речь.

С лавки поднялся и пошёл за радостным псом обратно. Знает, хитрая скотина, что после прогулки я завтракать сяду, а он шакалить будет под ногами, и хоть тресни, а непременно поймает-выклянчит хоть корочку, хоть хвостик от колбасы. Такую морду состроит — не хочешь, а дашь. Не собака, а Луи де Фюнес, когда голодный. Это тоже, наверное, с годами пришло. Раньше не припомню за собой ни сентиментальности такой, ни желания или хоть какого-то намёка на «потакать». А теперь этот хитрован того и гляди стащит чего-то со стола. Да и с младшим, надо думать, тоже слабину дал я. Он родился, когда мне уже хорошо так за полста было. Мужики говорили, в такие годы внуков нянчить надо, а я вон сына состругал. И к воспитанию, видимо, подошёл, как дедушка, хотя вроде и воли особо не давал, и к труду привлекал, как и старшего. Только сейчас сядешь под яблоней чаю попить или перекурить, да думаешь: 'это сам делал, это с мужиками с работы, это старший помогал, и это, и вот тут тоже, по пальцу себе ещё так молотком навернул, помню! С лесо́в слезает, глаза белые, и молчит. Я ему — что? А он руку левую из-за спины вынимает, а там в среднем пальце, синем аж, в верхней фаланге пробойник торчит. Прям так шляпкой и вбил. Промыли, зажило, конечно, даже ноготь не сошёл. А вот про младшего что-то ничего и на ум не шло, кроме того, как он то баню чуть не спалил, то в дом через окно залезал, когда с друзьями сюда позапрошлой зимой приехал. Ключ-то забыл, балбес. Я, помню, из машины вышел, гляжу — а в окне матрас торчит и два одеяла, как задница чья-то. Ну, хоть придумал, как не замёрзнуть, молодец. О, и тут я его хвалю! Ну а как, с другой стороны, не хвалить-то? Вылитый я в юности. Одно к одному — и бокс, и девчоночки хороводом, и прочее. Только я в его годы в институт собирался поступать, а он в ПТУ подался, на этого, как его… менеджера! Ну, с другой стороны, может и к лучшему это?

Жена проснулась, пока мы гуляли, на стол накрыла. Сели на летней кухне, под той самой яблоней, которую сажали со старшим, ему тогда лет десять было. Младший на неё мешок боксёрский повесил и ветку обломал, но это потом уже, конечно.

— До рынка доедем? — спросила жена. Точно, собирались же вчера. Манки надо взять, да творогу — она такие сырники жарит, что за них душу отдать можно. И ещё о чём-то разговор был, вроде.

— Сейчас, чайку попьём, да двинемся. Кроме творогу и крупы чего там нужно?

— Мука заканчивается, если к выходным беляшей нажарить, как хотели — не хватит. И ты лак хотел какой-то купить, пол-то вон вытерся как.

Точно, хотел. Молодец она у меня, всё помнит, всё знает, да ещё и молчать умеет, когда надо. Правда, бывает, так красноречиво молчит, что уж лучше б лаялась…

Машину прогревал недолго, лето же, и выгнал за ворота. Жена закрыла калитку изнутри, а их — снаружи, палкой подпёрла. Всё никак не навешу ушки да замо́к в них. Хотя, от кого тут запираться? Десяток домов в деревне, все друг друга знают, а от огородов да товариществ далеко. Это вокруг них в том году две деревни обнесли дочиста — жульё какое-то осталось зимовать в СНТ, а там разжиться-то особо нечем, вот и вышли на промысел. Говорили, в Иванцево так напугали старушку одну, что померла. Нету совести в людях, это ж кем надо быть, чтоб у старух последнее отбирать, муку, соль да иконы?

«Ласточка», как звала её жена, ехала привычно, неторопливо. Глаза уже не те были, ну так и гонять мне некуда, до райцентра полчаса, ну, может, сорок минут. Раньше, бывало, и за пятнадцать долетал. Отлетался, не спешу больше никуда. Старший предлагал новую машину, да куда мне? Их, иномарки эти, чинить — никаких денег не хватит. Да и не для моего возраста они, там на кнопках всё, на электричестве, все мышцы последние атрофируются. То ли дело в классике «Жигулей»: тут одним пальцем не то, что руль не повернёшь — на гудок не надавишь, всей ладонью надо. Хоть какая-то гимнастика. Да и тюкнуть её не так жалко, если не дай Бог что.

Солнце сияло так, что глаза слезились, узенький щиток-козырёк сверху не помогал, видно было плохо, пока по гравийке ехали. На перекрёстке с асфальтовой до райцентра пропустил лесовоз, маршрутку и две легковые слева. Справа, в сторону города, было пусто. «Ласточка» взобралась на гладкую чёрную дорогу, будто выдохнув, и припустила вперёд. Лучи теперь падали справа, золотя волосы жене, отражаясь в её очках. Совсем седая она у меня стала…

— Смотри, смотри! — пронзительно крикнула вдруг она, хватаясь правой рукой за ручку над дверью.

Повернув голову, успел увидеть, как маленькая машина, что шла перед нами ещё медленнее «Ласточки», потому и догнали, вдруг зарыскала по дороге, будто колесо пробило, а водитель пытался поймать контроль над ней, ставшей вдруг неуправляемой. Пролетел мимо очередной лесовоз. А вот под второй, следовавший за ним, отчаянно басовито гудя, скрипя и дымя резиной по асфальту, с прицепом, уходящим в юз, и влетела болтавшаяся перед нами легковушка.

— Выйдем — поставь сзади знак аварийный, он в багажнике, и ко мне, — бросил я жене.

Очередным её плюсом было уникальное умение мгновенно мобилизоваться. Тогда, в Кабуле, профессора из Академии имени Кирова поражались. Привезут массовое поступление, на четырёх столах оперируешь, а она помогает. Ещё и шутить с теми, кто в сознании был, успевала, хотя там не до шуток было совершенно. Видели бы они, как она рыдала потом в квартире и умоляла вернуться в Союз…

«Ласточка» замерла в паре метров от вставшего-таки грузовика. Я выбрался наружу, не закрыв дверь, и бросился к маленькой машине. Ну как — бросился, похромал быстрым шагом. За спиной скрипнул багажник и разъехалась молния на «Наборе автомобилиста», в котором лежал складной знак аварийной остановки. Кто бы знал, что понадобится хоть раз?

Под лесовозом расползалась лужа, воняя соляркой. Хотя, как говорил один знакомец давний, «бензин воняет, солярка пахнет!». Он был мехводом, да каким-то специальным. Сам себя называл «испытатель-истребитель советской военной техники», потому как по результатам испытаний выдавал такие вердикты, что иногда проще было новый танк сделать, чем под его «хотелки» прототип исправить. Но исправляли. Мне же запах дизельного топлива никогда не нравился. Наверное, после той истории, когда в госпиталь привезли обожжённых танкистов, а подсоветный хирург Абдулла решил, что они обгорели до углей, четвёртой степенью, и отказался оперировать. Потом опомнился, конечно, когда кровь из носа идти перестала — я не придумал, как быстрее его в себя привести. Говорили, он чуть ли не Наджибулле** жаловался. Но тот, вроде как, одобрил мои действия. Жалко Наджиба, конечно, не на своём месте был, врачом бы больше пользы принёс народу. Тьфу, что только не всплывёт в памяти!

На водительское стекло, заляпанное изнутри красным, смотреть было неприятно. Хотя, пожалуй, на подавляющее большинство виденных мной за свою жизнь картинок ни у кого глядеть не возникло бы ни малейшего желания. Люди в белых халатах только в самом начале в белых. Дёрнул дверь на себя. Не поддалась, подклинило при ударе, видимо. Дёрнул сильнее. Отошла чуть рамка сверху, и ручка пластмассовая в пальцах рассы́палась в труху. А из узкой, в палец, щёлки брызнула алая артериальная кровь тонкой струёй.

Схватив двумя руками верх двери там, где протиснулись пальцы, выдернул-таки её.