– Даш, не общайся с ней, – шепчет Ярослав. – Она двуличная, лживая сука. Она тебе не подруга. Не знаю, зачем так долго эту роль играла, но она меня подставила и тебя подставит.
Во мне поднимается волна тошнотворной жалости – к себе ли, к нему ли, не разберу.
– А если Анна это Марина? Тогда кто?
– Я не знаю. Но обязательно разберусь в этом. У меня есть знакомый айтишник. По ID аккаунта пробьем IP, оператора. Если это фейк из нашей квартиры или из офиса – все ясно. Если реальный человек – найду и приведу к тебе за руку.
Перспектива разоблачения холодит мне кожу, но внутри – странное облегчение: мы впервые смотрим в одну сторону, а не через прицел.
– Я просто не хочу больше жить в догадках, – признаюсь. – Каждая версия царапает изнутри.
– И не будешь, – тихо обещает Ярослав. – Я слишком поздно понял, что сомнение убивает быстрее, чем правда. Дай мне шанс расчистить этот мусор… и, если хочешь, потом уйдешь уже без вопросов.
Я киваю. Сердце колотится, как венчик в миксере, но впервые за недели не из ярости, а из надежды, что и правда можно открыть крышку – и разгрести, что там навалено.
Глава 23
Катя дремлет, уткнувшись мне в плечо. Щечка у нее розовая, горячая от игр, ресницы дрожат, как крылышки бабочки. Яр обнимает ее крепче, вдыхает аромат.
– Она пахнет, как ваниль, молоко и клубничный шампунь.
Целует ее в лоб. Долго. Мягко. И губы его дрожат. Он смотрит на меня – взгляд уставший, сдержанный, но полный чего-то, что я боюсь распознать. Чувства? Раскаяние? Или просто привычка?
Катя тихонько сопит на его плече, пальчики все еще сжимают ушко плюшевого кота‑брелока. Я задерживаю дыхание: боюсь спугнуть этот редкий покой.
– Она выросла, – Ярослав шепчет, словно говорит сам себе. – Еще месяц назад не могла так долго усидеть, а сегодня… час кормила и поила нас, будто пружина.
Я киваю. Вокруг нас – полутень гостиной: плотные занавески притушили закат, оставив золотые полосы на паркете. В этих полосах пылинки кружат, как маленькие вселенные.
– Когда вы вернетесь домой, Даш? – спрашивает он, не глядя, чтобы не разбудить дочку. –Там ее игрушки, книжки… Ей не хватает всего этого.
Я провожу ладонью по Катиной косе – пряди пахнут клубничным шампунем и чем‑то еще, только ее, теплым и сладким.
– Не знаю, – шепчу. Слова стираются в горле, как мел. – Я сама ищу свое "домой", Яр. Пока все… плавает.
Он осторожно проводит пальцами по Катиной щеке: движение такое легкое, будто боится оставить след.
– Я скучаю по вам обеим, – признается наконец. Взгляд встречается с моим: темный, растерянный, но без оборонительных шторок. – До работы доезжаю на автопилоте и опять мысленно возвращаюсь сюда. Если бы можно было сделать шаг назад и стереть… все лишнее.
От его тихого "скучаю" внутри что‑то кольнуло. Не боль, нет – скорее тонкий, настойчивый сигнал: "дома" все еще есть, если решусь открыть дверь.
– Катя тоже скучает, – тихо отвечаю. – Врач говорила, что кашель у нее будто цепляется за нервную почву. Когда ты рядом, он почти уходит.
Ярослав осторожно садится на край дивана, не выпуская дочку из рук. Катина ладошка вслепую ищет его рубашку, цепляется за пуговицу – и он улыбкой благодарит судьбу за этот жест.
– Даша… – Он сглатывает, ищет слова. – Я не прошу сейчас ответов. Только хочу знать: ты позволишь мне доказать, что мы способны стать ей опорой вместе? Не "тогда", не "когда‑нибудь", а начиная с завтрашнего утра. Я готов ездить к вам, ждать, делать, что нужно.
Тишина пульсирует, как тонкая мембрана между "да" и "нет". Я чувствую: ни криков, ни бурь Катя сейчас не выдержит – и делаю шаг назад от собственных обид, чтобы не разрушить сон ее и без того беспокойного сердца.
– Давай так, – произношу медленно. – Пока она не кашляет и спит спокойно, мы… перемирие. Ради нее. А там посмотрим.
Он выпускает воздух – тихий, почти беззвучный вздох – и кивает.
– Перемирие, – повторяет.
Катя ворохнется, укладывая голову на его ключицу; Ярослав прикрывает ее пледом и, не отрывая глаз от дочки, шепотом добавляет:
– Спасибо, что дала хотя бы это. Для начала – достаточно.