Мама медленно кивает, по ее щеке катится слеза, и я понимаю, что сейчас она не играет, не притворяется – она искренна, вероятно, впервые за долгое время.
– Прости меня, сынок. Я хотела уберечь тебя от боли, а причинила ее сама. Я думала, что поступаю правильно, а на самом деле разрушала твое счастье.
Я наклоняюсь к ней, беру ее руку – такую хрупкую, словно высушенную болезнью и переживаниями. Мама тихо всхлипывает, и мне хочется сказать что-то еще, но слова застревают в горле.
– Я хочу попросить прощения у Даши, – вдруг говорит она, глядя мне в глаза решительно и с надеждой. – Приведи ее ко мне, пожалуйста. Я хочу сказать ей все сама.
Я молчу, не отводя взгляда, чувствую, как в груди появляется надежда – тонкая, почти незаметная, но впервые за долгое время.
– Хорошо, мам.
– Хотя, – признается мама с горькой улыбкой, – я бы на ее месте, наверное, не пришла. И все равно надеюсь. Я должна хотя бы попытаться исправить то, что натворила.
Я медленно киваю, пытаясь совладать с собственными эмоциями. Встаю, мягко сжимая ее пальцы, тепло которых теперь кажется особенно хрупким и важным.
– Она придет, – говорю тихо, наклоняясь и целуя ее в лоб. – Ты только отдыхай и поправляйся. Пожалуйста.
Она сжимает мою руку в ответ, и на мгновение мне кажется, что мы снова, как в детстве, вместе и защищаем друг друга.
Когда я выхожу из палаты и оказываюсь в больничном коридоре, набираю номер Даши. Сердце глухо стучит в груди, и я снова боюсь – теперь уже за нас всех, за нашу семью, которую нужно снова собрать, заново выстроить из обломков.
– Даш, – тихо говорю я в трубку, едва она отвечает. – Я с мамой поговорил. Она пришла в себя. Хочет тебя видеть. Хочет попросить прощения.
На другом конце трубки пауза, и я почти слышу, как Даша думает, сомневается, собирает слова.
– Она правда так сказала?
– Да, Даш. Она сказала, что ты спасла ей жизнь, – произношу я, чувствуя, как голос мой становится увереннее. – И теперь хочет исправить то, что натворила. Если сможешь, приезжай, пожалуйста.
Даша молчит еще несколько мгновений, и сердце мое сжимается в ожидании ее ответа.
– Хорошо, – наконец отвечает она мягко и тихо. – Я приеду.
И от этих простых слов я вдруг ощущаю облегчение – словно снова моя жизнь обретает опору. Теперь я знаю, что несмотря ни на что, у нас еще есть шанс быть семьей. Пусть сложно, пусть больно, но вместе – точно справимся.
Даша
Палата светлая, воздух теплый, будто приоткрыто окно. На прикроватной тумбочке термос, сложенные газеты, очки в тонкой оправе. А рядом – она.
Я долго стою в дверях, не заходя.
Смотрю, как она, чуть приподнявшись на подушках, поправляет плед на коленях. Руки ее дрожат, лицо осунувшееся, но в глазах уже не злость. Только усталость. И что-то, похожее на смирение.
– Зайдешь? – спрашивает мама Ярослава тихо, не повышая голос.
Я киваю. Прохожу в палату, осторожно закрываю за собой дверь.
Молчим. Несколько долгих секунд.
– Спасибо, что пришла, – она нарушает тишину первой, – и… спасибо, что осталась тогда. Не бросила меня. Я ведь видела, как ты колебалась.
– Я колебалась, потому что до этого вы сказали, что лучше умрете, чем отдадите его.
Я опускаю глаза. Мне трудно говорить. В груди – тугой ком.
– Если бы не ты, – продолжает она, – меня бы уже не было. Знаешь… – отворачивается к окну, – я это поняла. Там. Где-то. В той темноте. Я правда думала, что умираю.
И вдруг… будто голос. Простой. Как бы говорит: "Ты еще нужна там. тебе пока рано".