– А я не забираю у вас роль матери. Я его жена. Извините, сексом, ему с кем заниматься? С матерью? Вы думаете, если мы разойдемся, то он будет всю жизнь рядом с вами?
Она хватается за грудь. Тяжело дышит. Лицо бледное, руки дрожат, она снова хватает воздух ртом и прижимает ладонь к сердцу.
– Убирайся! Уходи, слышишь? Я не хочу тебя видеть! И лучше из жизни моего сына тоже.
– Жаль, что вы не понимаете, что он один не будет счастлив.
– Да я лучше умру, чем буду его делить с кем-то.
Я разворачиваюсь и иду к выходу. Это бесполезно.
Она за моей спиной хрипит. Я уже не верю ни единому ее движению.
Но, когда слышу, как что-то падает за спиной, оборачиваюсь.
Она лежит на полу. Бледная. Смотрит на меня широко раскрытыми, стеклянными глазами. Губы ее шевелятся, но слов нет, только немой, задыхающийся крик.
– Хотите умереть? – оборачиваюсь к ней, – И не видеть нас? Или хотите жить? Видеть, как растет ваша внучка, как рождается еще один внук? Всем свою любовь отдавать или умереть от ее количества хотите?
Я ведь могу уйти. Она же этого и хочет. Умереть, чтобы никто не забирал у нее того, что у нее есть.
Только губами шевелит: “Помоги”.
Я могу. Ее жизнь от меня зависит и без нее, возможно, стало бы жить проще, но… я даже уверена, что мне это еще обернется.
Что я довела… что я хотела убить…
Я застываю, чувствуя, как внутри меня сражаются два желания. Одно – уйти, хлопнуть дверью, бросить ее здесь, позволить ей испытать хотя бы часть той боли, которую она причинила мне. Второе – броситься ей на помощь, потому что это правильно, это человечно, и я никогда не смогу простить себе, если уйду.
У меня дрожат руки. Я смотрю на нее и вижу перед собой не врага, а просто человека – беспомощного, испуганного, умирающего.
Она смотрит на меня, ее пальцы дрожат, губы снова беззвучно шепчут: "Прости…"
Сердце колотится в груди, словно пытается выбраться наружу. Я подбегаю к ней, нащупываю пульс – нитевидный, слабый.
– Черт, черт, держитесь… Я вызову скорую.
Достаю телефон, быстро набираю номер.
– Женщина, около шестидесяти, ей плохо с сердцем, кажется, приступ…
Пока говорю, уже пытаюсь что-то сделать, открываю окно, расстегиваю пуговицы на ее блузке, чтобы ей стало легче дышать.
Я смотрю на нее, как она слабо сжимает мою руку. Она не говорит ничего, просто смотрит – взгляд виноватый, мучительный, словно пытается мне что-то сказать, но уже не может.
Скорая приезжает быстро. Я слышу голоса врачей, шуршание медицинских пакетов. Ее уносят на носилках, а я стою в дверях дома, не в силах пошевелиться.
Телефон в моих руках все еще записывает тишину. И я понимаю, что там все осталось – ее признание, ее ненависть, ее боль. Все это теперь со мной.
Я выключаю запись и выхожу на улицу за скорой и еду с ними, чувствуя себя совершенно пустой и разбитой. Теперь мне предстоит решить самое главное – что сказать Ярославу и как сказать, что его мать чуть не умерла на моих глазах.
Стою в больничном коридоре, и запах антисептика режет нос. Люминесцентные лампы дрожат холодным светом, кажется, будто он проникает прямо под кожу и светит насквозь, обнажая все мои страхи и сомнения.
Пальцы дрожат, пока набираю номер Ярослава. Гудки тянутся бесконечно долго, прежде, чем его голос звучит коротко, устало, холодно.
– Да.
– Яр, твоя мама… она в больнице, – слова рвутся, путаются, дыхание сбивается. – Я тут с ней, в городской, приезжай скорее.