Стажёр засуетился, начал путаться в проводах, неправильно накладывать электроды. Я терпеливо поправила, стараясь не выдать раздражения.
«Артём бы уже пленку снял, пока я анамнез собираю», — зло пронеслось в голове. Как же легко и слаженно мы работали… до вчерашнего дня. Злость на него снова обожгла.
На ЭКГ — синусовая тахикардия, без явных признаков инфаркта, но картина тревожная. Давление действительно высокое.
— Антон, нитроглицерин под язык, спрей. И готовь систему для капельницы, магнезия пойдет, — распорядилась я, делая пометки в карте вызова.
Снова заминка. Антон долго возился с флаконом, не мог вскрыть ампулу с магнезией, чуть не уронил иглу. Пришлось опять вмешаться.
Пока капалась магнезия, давление медленно поползло вниз, боль в груди уменьшилась. Пациентку решено было госпитализировать.
В машине она чувствовала себя стабильно, но Антон всю дорогу сидел как на иголках, то и дело поглядывая на кардиомонитор с таким видом, будто ожидал худшего. Сдали пациентку в приемное отделение, и я выдохнула. Первый блин комом, но справились.
Не успели мы вернуться на станцию и пополнить укладки, как снова вызов:
«Ребенок, 3 года, задыхается».
Адрес оказался на другом конце района. Летели с сиреной, каждая секунда казалась вечностью. В квартире нас встретила бледная, почти обезумевшая от страха молодая мама с ребенком на руках.
Мальчик тяжело, шумно дышал, с явным усилием на вдохе, был слышен лающий кашель. Ложный круп, скорее всего.
— Он проснулся от кашля, а потом стал задыхаться! Мы дышали над паром в ванной, не помогает! — тараторила мама.
— Спокойно, сейчас поможем, — сказала я как можно увереннее, хотя сердце тоже сжималось при виде страдающего малыша. — Антон, небулайзер, готовь Пульмикорт. Быстро!
Мальчик плакал, вырывался. Уровень кислорода в крови был снижен — 90%. Стажёр дрожащими руками пытался собрать устройство, уронил маску.
— Антон! Соберись! — рявкнула я, чувствуя, как нервы натягиваются до предела.
«С Артёмом мы бы уже дышали… Он бы успокоил маму, отвлек ребенка…» Но Артёма здесь не было. Была только я и перепуганный стажёр.
Я сама быстро собрала небулайзер, прижала маску к лицу ребенка. Он кричал ещё громче, но дышать нужно было обязательно. Через несколько минут ингаляции дыхание стало чуть ровнее, кашель смягчился. Сатурация поднялась до 94%.
— Госпитализация обязательна, состояние может ухудшиться, — объяснила я маме, пока мой новый напарник неуклюже пытался заполнить карту вызова. — Собирайтесь.
В машине мальчик снова начал беспокоиться. Я следила за монитором. Сатурация держалась на 93–94%, но дыхание оставалось частым. Заменили небулайзер на кислородную маску.
— Антон, проверь еще раз кислородный баллон, давление нормальное? — попросила я, не отрывая взгляда от ребёнка.
Стажёр наклонился к баллону у носилок, что-то там покрутил.
— Да, вроде… Ой!
Раздался короткий шипящий звук, и индикатор давления на редукторе резко упал до нуля. Антон, видимо, не до конца закрыл вентиль после проверки, или что-то сорвалось. Подача кислорода в маску прекратилась.
Мальчик тут же снова начал тяжело дышать, его губы на глазах стали приобретать синюшный оттенок. Сатурация на мониторе стремительно поползла вниз — 90… 88… 86…
— Антон! Что ты наделал⁈ Запасной баллон! Живо! — закричала я, лихорадочно пытаясь понять, где в этой машине запасной кислород и как быстро мы сможем его подключить, пока цифры на мониторе продолжали падать…
Глава 34
Цифры на пульсоксиметре падали с ужасающей скоростью: 85… 84…
Ребенок судорожно хватал ртом воздух, его маленькая грудная клетка вздымалась с невероятным усилием, но каждый вдох был коротким, свистящим. Синий оттенок вокруг губ становился всё заметнее.
Мама рядом тихо выла, закрыв лицо руками, её плечи сотрясались от беззвучных рыданий.
— Антон! Запасной баллон! Живо!