– Что это было? – не унималась я, расспрашивая доктора.
– Ничего сверх понимания… Никаких страшных диагнозов вы не услышите… Старость, – он сочувственно пожал плечами. – Ее организм изжил себя.
Услышать такое оказалось сложнее, чем я предполагала. Перед глазами помутилось, я резко повалилась назад. Упасть мне не дал Семен, поймал за плечи и прижал к своей тяжело вздымающейся груди.
– Она ведь будет жить? – его стальной бас требовал от доктора положительного ответа. – Делайте все необходимое, я не поскуплюсь на благодарность.
Увы, врач не мог лгать:
– Может будет, а может нет… Чудеса порой случаются, – и снова этот сочувственный взгляд в мою сторону, разрывающий сердце. – У вашей бабушки много сопутствующих болезней, ухудшающих ситуацию. Я, конечно, выпишу лекарства, но…
– Никаких «но», – вместо меня отрезал Семен, – выписывайте, я все оплачу. И палату выделите ей самую лучшую.
– Палата будет. Какая скажите, – скривившись, он словно говорил, не как представитель медицины, а простой человек, преисполненный жалости. – Но разве она захочет провести свои последние дни в такой обстановке? Может лучше домой ее заберете, где все родное и любимое? Я вот, например, так мечтаю уйти…
«Последние дни!» Мир вокруг померк…
Глава 13
Я знала, что это однажды случится, но все равно оказалась не готова. В моей идеальной картинке мира бабушка должна была жить настолько долго, чтобы застать мое окончание вуза, погулять на свадьбе, понянчить внуков…
Но все пошло не по плану. Из-за меня. Той, что оставила женщину одну, вынудила ее делать мою работу. Сейчас, вспоминая почти окончившееся лето, я не могла не думать о том, что недостаточно много помогала бабуле, мало уделяла ей времени. Погрязнув в своих чувствах, не заметила, как самый родной в мире человек чахнет на глазах и медленно тянется к земле.
«Она умирает из-за меня!», – мысль съедала меня живьем, разъедала изнутри кислотой, душила.
Так прошел сентябрь. В смятениях и боли. Она почти не приходила в себя, когда я омывала ее теплой водой, с любимым ею ароматом лаванды. Не открывала глаза, когда я кормила ее разваренной в кашу едой. Устало вздыхала, когда мне приходилось менять женщине утки, крутить на постели, чтобы не осталось пролежней.
Это был ад… Жуткий и беспощадный. Ад, в который я своими руками погрузила самую лучшую и невинную женщину во Вселенной. Ад, который я заслужила, но не Она…
– …Я съездил, договорился в вузе, у тебя не будет проблем, – Семен приходил постоянно, но я почти никогда не слышала его голоса. Мои собственные, жуткие, осуждающие мысли кричали чертовски громко. – В любой момент ты можешь?
С губ сорвался нервный истерический смех, впервые с начала трагедии я взглянула в лицо Семену:
– Серьезно? Ты думаешь, меня это хоть сколечко волнует?
Он растерялся. Кто знает, что такого мужчина увидел в моем лице, но глаза его стали вдруг не просто печальными, а переполненными тревогой. Против воли он крепко сжал мои щеки ладонями, не давая ни уйти, ни отвернуться:
– Должно волновать. Ведь рано или поздно это закончится, и тебе придется возвращаться в реальный мир. А ты, кажется, погружаешься все глубже и глубже в себя…
– «Это закончится?!» Ты хочешь сказать: она скоро умрет? Желаешь смерти бабушке? – я опешила, ком застрял в горле. Отряхнувшись из последних сил, я неосознанно размахнулась и оставила на щеке Семена алый след. Он не шелохнулся, лишь прикрыл глаза и потер переносицу, будто смертельно устал. – Пошел вон. Понятно?!
– Я не это хотел сказать, Катюш… Ты же знаешь, я очень люблю бабушку Тосю. Просто… – сглотнув ком, он вдруг распахнул веки и стрельнул в меня черной дробью осуждения. Грозный голос рычал: – Ты никого к себе не подпускаешь почти уже месяц. Почему я не могу помочь? Разве можно самой поднимать тяжелую женщину? Да и не ешь ничего, уже видеть нечего. В тень превратилась! За что ты себя так наказываешь?
Отшагнув назад, я обняла себя руками, чтобы унять бесконечную дрожь:
– Уходи, Семен. Прошу тебя… Умоляю…
– Не надо все делать самой, – несмотря на мой тон, он вдруг заговорил нежно и вкрадчиво. – Ты не одна. Я с тобой. Позволь разделить все хлопоты… Ты не заслужила такого тяжелого испытания, Катюш.
– Семен, – мой шепот звучал пугающе истерично. Нагнувшись к мужчине, я затараторила: – Ты разве не понимаешь? Я во всем виновата! Я! Она умирает из-за меня, понимаешь? Не будь я эгоисткой, думающей только о своих нуждах, она бы жила еще много-много лет… Я должна была прийти сразу после речки домой, обещала ей… Но вместо этого развлекалась. Бросила ее одну… Который раз.
– Ей девяносто, Катерина, – стоял на своем Семен. Сейчас он больше напоминал строгого отца, чем заботливого парня. – Это больно, да. Но время беспощадно. И оно пришло.
– Нет… – зажав уши руками, я не хотела слышать его оправданий, они были бессмысленные. Я сама себя не прощала. – Вина только на мне. И я сделаю все, что потребуется. Все, что бабушка захочет!
***
В то утро двадцать шестого сентября я задремала не на кушетке у постели бабушки, как обычно, а на деревянном полу, нежно прижавшись щекой к холодной костлявой ладони. Вспоминала, как прикосновение этой ладони когда-то будило меня в садик, школу… Солнце ударило по лицу резкими утренними лучами, когда вдруг что-то нежно щекотнуло кожу головы.