Лена
Тишина и неопределенность убивают.
Я стою в углу мужской уборной, сильно-сильно сцепив в замке пальцы.
Произошедшее – просто ужасно. Я и сама это понимаю. Мне стыдно. Обидно до слез.
Трясет от злости на Георгиоса, но сделать с этим я ничего не могу.
К двадцати годами я приняла важную истину: не жалуйся и не оправдывайся, сопротивление только усугубит, а виноватой всё равно будешь ты.
Лучше сразу свое получить.
Я попыталась спасти ситуацию. Извиниться, убрать часть беды салфетками. Но то, что кофе оказался у депутата на одежде, – так просто, как со скатертью, не исправишь.
Мне кажется, я готова была, что мужчина разорется. Назовет меня безмозглой дурой и выльет остатки кофе на голову. Но ничего подобного не произошло. И из-за этого мне еще хуже.
К нам угрожающе быстро подошел дядя. Где-то сбоку Жора лениво заметил: «вот безрукая»…
Испепелив меня взглядом, дядя Димитрий прижал ладонь к груди и совсем другим взглядом, как и голосом, начал извиняться перед депутатом:
– Прошу прощения за свою официантку. Считайте, она здесь не работает. И мы оплатим вам химчистку…
Меня даже не поразило такое легкое обещание дяди от меня избавиться. Как-то сходу было понятно, что разбираться и выслушивать никто не станет. Я во все глаза смотрела на мужчину, чью одежду испортила.
Он на меня – нет.
Проведя несколько раз по рубашке, повернул голову к дяде и словно даже с улыбкой, вставая, сказал:
– Прежде, чем кого-то уволнять, можно попросить дать мне салфеток?
– Конечно! Конечно! Лена! – Дядя рявкнул так, что земля содрогнулась. Я тут же, еще раз подскочив, понеслась за салфетками.
И какое же благословение, что нести их пришлось уже не в зал, наполненный моим позором, а в пустующую мужскую уборную.
Андрей Темиров был уже здесь.
Не глянув в такое интересное, как мне еще недавно казалось, лицо, я подошла и положила на пьедестал раковины большую упаковку влажных салфеток.
– Извините меня еще раз, пожалуйста. Если хотите, я могу сама попытаться…
Всё так же, не глядя в мужское лицо, а только на шею и ниже – прямиком на пятно, я протянула руку за пиджаком, который депутат успел снять. Но вместо согласия принять мою помощь получила короткую паузу, адресованный мне взгляд. И отказ.
– Спасибо, не нужно. Ты свободна. Я справлюсь.
Кивнула, конечно же. Послушно отошла. Только дверь уборной с обратной стороны не закрыла. Дядя меня убил бы, увидев сейчас не здесь.
Я лучше побуду. Постараюсь не мешать.
Так и стою вот уже десять минут, истязая зубами губы и наблюдая за тем, как напрочь забывший обо мне мужчина без суеты, спешки или нервов приводит в относительный порядок свою одежду, предварительно подкатив рукава.
Сначала – пиджак. Повесив его и сняв галстук – уже рубашку.
Мне периодически хочется еще раз вклиниться со своим бесценным опытом борьбы со свежими пятнами. А еще мне неожиданно намного спокойней здесь – с ним наедине, чем там – в окружении знакомых с детства людей, ни перед одним из которых я точно не виновата, но каждый из которых меня разопнет.
В отличие от него.
Набравшись смелости, медленно поднимаю взгляд от широкой спины в отражение лица в зеркале.