Оправдание? В чем⁈ Мысли в голове — рассыпавшаяся мозаика.
Что за ресурсы Цитадели? Какие-то вещи, недостойные высокорожденной? Руни что-то говорила про высшие касты… Драконорожденные, избранные… Где я вообще, черт возьми, оказалась⁈
Меня бьет дрожь. Пытаюсь сглотнуть ком в горле, но он не проходит.
Это не суд. Это — какой-то кошмарный фарс! Такого жестокого равнодушия, такой звериной холодности я не встречала никогда в жизни.
— Н-нет, — голос дрожит, не слушается.
Ищу глазами незнакомца, но его уже нет у трона.
Дариус вздрагивает, будто только сейчас замечает меня. На долю секунды в его глазах мелькает что-то похожее на сострадание, но тут же исчезает под пристальным взглядом любовницы.
Генерал поворачивает к ней голову, и на его губах расплывается улыбка: медленная, ленивая, полная обещания.
— Дозорные! — командный тон Гласа Цитадели не терпит возражений.
За моей спиной тут же вырастают две грозные фигуры в чёрной броне.
— На колени! — рявкает один из дозорных. Их ладони в кожаных перчатках ложатся на мои плечи, грубо вжимая в пол.
9. Его любовница
— Не смейте меня трогать! — рычу я, пытаясь вырваться из железной хватки.
Но стальные пальцы дозорных впиваются в плечи.
Силы неравны. Колени сами собой подгибаются, опуская на холодные плиты.
Дариус, не скрывая презрительной ухмылки, отходит в сторону.
Один дозорный грубо выдёргивает шпильки из моих волос, обрушив на плечи золотой водопад. Локоны рассыпаются по полу, словно шелковое покрывало, и сердце болезненно сжимается — жаль этой красоты.
Второй дозорный бесцеремонно дёргает за волосы, запрокидывая мою голову.
Мир вокруг сужается до пульсирующей боли в затылке, но сквозь красноту я всё равно вижу, как в следующее мгновение в воздухе вспыхивают острые лезвия ножниц.
Холодный металл касается кожи, и тяжёлые пряди одна за другой падают на пол, словно срубленные колосья. С каждым щелчком ножниц я будто физически ощущаю, как лишают не только волос, но и достоинства.
— Какой позор! — шипят со всех сторон.
Этот шёпот обжигает хуже огня, но я держу голову высоко, цепляясь за крохи гордости — единственное, что у меня осталось.
Последняя прядь падает на пол, и по обнажённой шее будто лезвием проводят — так остро я чувствую теперь холодный воздух.
Унижение обжигает. Душит. Подкатывает к горлу тошнотой.
Они за это ответят. Клянусь, ответят.
Мой взгляд мечется по залу, цепляясь за насмешливые, торжествующие лица, и вдруг — наталкивается на его.
Незнакомец снова стоит у трона и смотрит, не отрываясь.
Сердце замирает. Вот он наклоняется к императору, шепчет что-то, и тот, бросив на меня быстрый взгляд, кивает.
Из оцепенения выводит презрительный голос мужа:
— Пусть ползает в ногах у Совета и благодарит за милость. Могла бы стать имуществом без имени, а осталась всего лишь никчёмной бескрылой. Уберите это с глаз долой, — цедит мой муж Дариус с таким отвращением, будто я — досадная грязь на его сапоге.