Не опускаю взгляда, прямо смотрю в голубые глаза Кир Саныча.
Мне стесняться нечего!
Да, в универе я никому не давала спуску. Были времена, когда меня доставала наглая мажорная масса, но я обижать себя не давала… скорее, это золотые детишки получали от меня.
— Возможно, потому что я умная, сильная и самая способная Ваша ученица? — невесело усмехаюсь и, не робея перед мужчиной, прохожу дальше, — а золотая молодёжь сама нарывалась или Вы думаете, что мне нужно было терпеть выходки этих богачеев?
— Да, знаю я всё, Чернова, — тише и уже как-то совсем безрадостно отвечает Кир Саныч, — ты скажи лучше, куда ещё видео отправила кроме гостей сегодняшнего приёма? Откуда мне ещё завтра прилетит по моей седой голове?
Вот же…
И всё-таки неудобно перед шефом.
Я спесь свою спустила, а ему теперь разгребать всё это.
— Во все большие паблики города, — опустив глаза, честно отвечаю и слышу тяжёлый вдох рядом, — Вы извините меня, Кир Саныч, за эту выходку, — нет, извиниться обязательно надо! Опускаюсь на стул рядом с шефом, — простите меня… но оставить эту…ммм… — на мгновение запинаюсь, подбирая подходящее и цензурное слово, — ситуацию и просто тихо уйти я не могла.
Шеф встаёт из-за стола и проходит к панорамному окну за ним. Молчит. Кажется, что он рассматривает окружающие виды, но я знаю, что сейчас мужчина обдумывает ситуацию со всех сторон и взвешивает каждое слово.
— Да, понимаю я всё, Катюш, — наконец, произносит, — Чернову твоему завтра выговор влеплю и отправлю куда-нибудь подальше с глаз долой, а вертихвостку эту, прости Господи, уволю к чёртовой матери.
— Вот этого не нужно! — вскакиваю со стула и встаю напротив шефа.
— Что? Решила, что хватит с неё позора во всех соцсетях и сегодняшней твоей туалетной атаки? А чем ты, кстати, её? Газом или лаком всё-таки? — спрашивает и лукаво улыбается.
— Лаком, — тихо отвечаю и закусываю губу, — и нет! Не хватит, конечно! — уже громче произношу, вспомнив первую часть вопроса, — пусть её на работе ещё сплетнями добьют, — уже тише добавляю, а Кир Саныч вдруг начинает смеяться громко и заразительно. Глаза сверкают.
— Стерва, ты Катюша, как есть стерва… — через пару минут успокоившись и от души повеселившись произносит шеф, — хорошо! Пару дней подержу ещё её в управлении, потерплю ради тебя, хотя она и сама, наверно, больше не выдержит… Она не ты…
Снова вздыхает и смотрит на меня так понимающе… и я не выдерживаю и громко хлюпаю носом…
Вот же чёрт.
Отворачиваюсь.
Совсем не хочу, чтобы Кир Саныч меня такой видел… униженной, подавленной… разбитой…
Хочу уйти, но внезапно оказываюсь в кольце тёплых рук и всё… прощай, равнодушие и здравствуй, истерика… возведённые мной щиты окончательно срывает…
Навзрыд плачу на плече у своего любимого шефа.
Безобразно и громко.
Стыдно, Боже, как же стыдно, но я позволяю себе это сегодня… только сегодня, Катя.
Через некоторое время боль в моём разодранном сердце всё-таки стихает, и мне становится легче, но мужчина меня не отпускает.
— Как ты, Катюшь? — он ласково гладит меня по голове, как маленького ребёнка, прижимает сильнее к груди.
— Сейчас очень плохо, Кир Саныч, — поднимаю к нему лицо и улыбаюсь сквозь слёзы, — но завтра будет легче.
— Обещаешь?
Внимательно вглядывается в мои глаза, и я киваю.
У меня никогда не было папы. Я не знаю, что такое отцовская любовь и забота. Но, мне кажется, что Кир Саныч, стал для меня олицетворением всего этого.
С ним мне спокойно, и я чувствую, что он тоже относится ко мне не так, как ко всем остальным подчинённым.