- Мама, - кричит Маркус, и, вырвавшись у меня из рук, бежит к Оле. Та выставляет ладони вперед, подхватывает сына, и принимается его целовать, пока малыш не выгибается дугой от приступа хохота. Когда его целуют в шейку, он чуть ли не задыхается от щекотки.
Мы обе перестаем обращать внимания на Колю, но слышим его тихое покашливание.
- Девочки, простите меня дурака, пожалуйста. Я не обещаю, что исправлюсь сразу, все-таки не за один день такое перевоспитание дается, но я буду очень, очень стараться. И разрешаю себя бить, когда снова налажаю.
Глава 24
Оля всхлипывает, у меня в носу щиплет от трогательности момента, Коля мой тоже глаза блестящие прячет. Не хватало, чтобы Маркус заголосил, и тогда мы получим целый комплект рыдающих Волковых.
Вытираю украдкой слезы и поворачиваюсь к Оле, которая уже вовсю ревет:
- Ну, что, милая, домой?
И только посмотрев прямо на свою невестку, понимаю, что бедная девочка плачет отнюдь не от счастья. Или не только от него.
Господи, да что ж случилось? Раскаявшийся муж на пороге с цветами в зубах, можно прощать и возвращаться обратно в семейное гнездо, идиллия же. Или нет?
- Ты не хочешь, - догадываюсь я.
Оля машет головой.
- Ты меня больше не любишь, - глухо и обреченно спрашивает Коля. Краски слетели с его белого, как простыня лица, и даже когда Оля снова машет головой, сын не успокаивается. – А что тогда, я не понимаю?
- Я боюсь, - всхлипывает бедняжка, и как маленькая, как запуганный ребенок, прижимается к Маркусу щекой. Дитя к дитю.
На секунду подумалось, что такой страх не может быть беспричинным. А еще, на задворках сознания появилась страшная, липкая как паутина мысль – а если Оля боится не абстрактного «домой» а вполне конкретного человека. Моего сына. Если он жесток с ней, если кричит, обзывает или даже, Боже упаси, поднимает на нее руку?!
Да бред же! Или нет?
Смотрю на своего ребенка, нет, на мужчину. Высокого, нескладного со смешной рыжей шевелюрой и не могу представить, чтобы он сознательно причинил боль своей жене. С другой стороны, до недавнего времени я не могла представить, чтобы мне изменял собственный муж. А оказалось… Так ли хорошо мы знаем тех, с кем живем?
Я вот не уверена. Зато точно знаю другое, если собственный сын окажется мерзавцем, значит сына у меня нет.
- Коль, думаю тебе пора.
- Мам, ты чего, - вопит великовозрастный мальчик, когда я выталкиваю его из квартиры и закрываю дверь. За спиной снова всхлипывает Оля.
Поворачиваюсь и смотрю ей прямо в глаза:
- Так, подружка, давай-ка шуруй на кухню. Вместо танцулек и парикмахерской нам бы с тобой сесть и поговорить по душам. Маркус, котик, ты голодный, кашу будешь?
По моим подсчетам, у нас есть где-то минут двадцать, пока Коля не вынесет дверь с петель. Терпение не самая сильная сторона моего сына, а я ведь даже не объяснила, почему выгнала его из дома. Так что тот стоит на пороге и тихо охере… недоумевает.
Пока Маркус перебирает пакетики с сахаром на столе, а Оля наматывает сопли на кулак, я ставлю на огонь кастрюльку с кашей. Внук любил манку, добавлю в нее шоколад и бананы, выйдет настоящий десерт. За работой нервы успокаиваются.
- Так что у вас случилось, - спрашиваю ровно, стараясь не выдать голосом, как сильно меня беспокоят все эти эмоциональные качели.
- Ничего, - всхлипывает Оля. И начинает рассказывать. Обычную, даже банальную историю.
Про вечно работающего мужа. Про то, как у Коли не хватает времени на Маркуса. Про встречи с друзьями и их красивыми, заколотыми ботоксом и гиалуронкой женами, которыми так восхищался мой не очень умный сын. Про кремы и сыворотки, чтобы хоть как-то соответствовать обществу, в которое Николай привел девушку из совсем другого мира. Про отсутствие внимания, нежности, секса. Последнее Оля произносит тихо и сильно краснеет. А потом, когда всплыла измена Волкова, а Коля занял не мою, а Стаса сторону, у Оли просто сорвало башню. И она решила, что если сейчас что-то не изменится, то лет через пять с ней случится все то же самое, что и со мной.
Конечно же, это проблема. Вот только убегать и прятаться от нее не нужно.
Оленька обхватывает себя за худые как у девочки плечи, лишь бы унять бьющую ее дрожь. Очень хочется обнять бедняжку, но боюсь, тогда она снова начнет плакать, и опять закроется в себе. Сейчас ей важнее выговориться. И Оля говорит. И говорит. И говорит.
- Я очень люблю Колю, но я так боюсь, что если сейчас вернусь домой, то все начнется заново. И тогда я уже не смогу вот так уйти, хлопнуть дверью, потому что Коля будет знать – вернуть меня снова ничего не стоит. Букет цветов и грустная мордашка, и я готова его прощать.
Только сейчас замечаю, как трогательно выглядит моя невестка. Без макияжа, без агрессивных черных теней и розовых волос, без одежды этой дырявой, и прочей мишуры она кажется почти ребенком.