Зарываюсь в макушку внука и от счастья закрываю глаза. Господи, как сладко пахнут дети! Если бы можно было концентрировать этот запах и разлить его по флаконам, уверена, мы бы получили самые лучшие в мире духи.
Коля ждет на пороге, пока я нанежусь со своим малышом, шепну что-то на ушко, поцелую красный от мороза нос, пересчитаю все пальчики. Сын не торопит нас. И не проходит в дом, так как его сюда не приглашают.
- Мам, - откашлявшись, произносит он, - могу я поговорить с Олей?
- Зачем, - оторвавшись на секунду от Маркуса, поднимаю взгляд вверх.
- Я… это… дебил.
- Знаю, и она знает, а говорить с ней зачем? То, что ты дебил, я могу и так передать.
- Мааам, - от волнения щеки Коли привычно начинают краснеть. – Ну, хоть ты не издевайся. Мне и так тошно.
- То есть тебе надо мной издеваться можно, а я должна проявить понимание?
Лицо Николая суровеет. Глаза из синих становятся мутно серыми, и сам он как-то враз тускнеет. Переминается с ноги на ногу, перекладывает букет из одной руки в другую. Вздыхает.
- Мне тоже нельзя. Я был очень не прав, когда полез в ваш с папой развод и когда стал транслировать тебе свое никому не нужное мнение.
Ловлю ощущение дежавю. Вот так же сын смотрел на меня, когда разбил окно в школе или когда отхватывал двойки, или обижал жестокими резкими словами. И нервничал также и тер с остервенением лоб, потому что не понимал, куда деть руки.
Мальчишки не взрослеют, просто становятся старше. А мамы остаются мамами и прощают своих детей. Всегда.
- Ты меня сильно обидел, Коля.
- Маааам…
- Подожди, я не договорила. Ты меня сильно обидел, потому что тогда, узнав о предательстве отца, я почувствовала себя самой одинокой на свете, и не могла ни на кого рассчитывать, кроме тебя. Тогда в ресторане я даже не могла попросить никого отвезти меня домой, понимаешь? А ты показал, что даже собственному ребенку нет до меня дела. Что даже воспитанный мною сын может говорить такие гадкие и циничные вещи.
С каждым словом щеки Коли краснели все сильнее, пока не стали пунцовыми. Да, ему было очень стыдно, но все это он заслужил.
- Мам, ну пожалуйста.
- Спасибо, Коль, спасибо. Понимаю, что неприятно, когда тебя отчитывают, но ты уж дослушай. Тогда ты показал мне, что даже самый близкий будет меня осуждать, что говорить о других? Посторонних? Но, наверное, мне стоило принять эту пилюлю сразу. После того, что сказал ты, любые другие слова были не страшны. Иногда полезно коснуться дна, чтобы было от чего оттолкнуться. Я вот до своего дна дошла тогда, в твоей машине. А где твое дно, сынок? Отталкиваться будешь, или продолжишь падать еще сильнее?
- Мам, я, правда, очень виноват, извини, пожалуйста.
Коля даже глаз на меня не поднимает. Стоит и смотрит себе под ноги, на лакированные носы туфель.
- Я ведь всю жизнь на папу ровнялся, и думал, что он такой вот молодец, только ты иногда его засаживала, не давала раскрыться. А оказалось, что наоборот. Толкала отца вверх и создала ему такой образ, в который он и сам поверил. И я поверил, и все вокруг. Извини, я не должен был тогда так говорить, и на самом деле я так не думаю. Просто мне стало страшно, что вы разведетесь, что я должен буду выбирать сторону, с тобой обсуждать какой папа мудак, с ним ругать тебя стерву. Я ничего этого не хотел тогда, понимаешь?
- А чего же ты хотел?
- Приезжать к вам в гости, видеть как вы счастливы, вареники твои лопать, обсуждать с папой охоту, чтобы как раньше было, как я привык. А сейчас понимаю, что мои привычки тут вообще роли не играют, и главное, чтобы каждый из вас был счастлив и этим своим счастьем не обижал и не унижал другого. А мы, я и Олька, твоя мама и твои друзья… подстроимся. Вот же… блин!
Коля досадливо топнул ногой, как делал всегда, когда не мог подобрать правильное слово. Учил стих и забывал строчку. Хотел мне что-то рассказать, но путался от волнения и терял смысл собственных фраз. Вот и сейчас, я чувствовала, что он хочет сказать куда больше чем может, и не торопила сына.
- Мам, я тогда тебе не помог, а сейчас мне нужна твоя помощь, и я вот… пришел. И за это тоже прости, знаю, что не прав, но мне больше не к кому обратиться. Я с Олей такого наворотил, я же ее больше всего на свете люблю, а тоже обидел. Она там, на кухне?
Смотрит при этом сын не на меня. А на Олины кроссовки на пороге. И я смотрю. И Маркус тоже. Будто ничего интересней мы никогда не видели.
- А если я скажу, что не там?
- То я разрыдаюсь, честное слово. – И приподнявшись на носочки, Коля крикнул вверх: - Оль, выйди, пожалуйста, я так по тебе скучаю! Я просто не могу уже!
Судя по шебуршанию у меня за спиной, Оля давно стоит в коридоре, так, чтобы оставаться незамеченной, но слышать каждое наше слово. Обернувшись, вижу, как она украдкой вытирает слезы.