- Нет-нет, не надо, Юр. Все хорошо. Геворгушка, говори раз начал.
Если раньше хотелось сбежать, то теперь я решила высидеть, чтобы досмотреть шоу до самого финала. Лишь бы Владлен все не испортил, а то вон он какой красный сидит. Свалится чего доброго с инфарктом и испортит мне все представление.
- А что говорить, - Саргсян кое-как поддевает шампиньон вилкой и раза с пятого доносит закуску до рта. Я уже жду, что он упадет лицом в салат, так и не рассказав мне о мучениях бедных мужиков, но старый приятель не подводит: - ты сама все знаешь, Рита. Стас тебе изменил, да, говнюк. Но вот злость эта твоя, обида, ну разве оно тебе надо? Ну типа, поступил не по понятиям, осуждаем. Но и понять должны! И вообще, другой изменил бы раньше…
- Гева, - шипит Юрка на друга, отчего я еще крепче сжимаю его ладонь. Пусть не мешает, я хочу услышать все.
- Ну а че? Ты б не изменил? Он же с Риткой как с вазой этой… ночной носился. Пеленки поменяй, денег врачам занеси, с ложечки покорми. Еще половой покой этот. И слово такое мерзкое: покой. Еще б сказали «половое упокоение». – Геворг сцепил руки накрест и вывалил язык. Однако остальные не поддержали хохмы, не рассмеялись, наоборот, в комнате сейчас стояла нездоровая тишина. – И таблетки для климакса. То ж все, хана теперь, да, Рит? Типа, ты не женщина, или как оно там все устроено? – Слишком поздно Саргсян понимает, что никто не подхватывает его пламенную речь. Оглядывается по сторонам, видит насупленные, озлобленные лица друзей, и сам скалится: - Да че не так то? Ну, извините, если что не так сказал, мы университетов не кончали! Климакс – шмимакс, я в этом разбираться не должен! Просто Стасика по-человечески жалко, устал мужик, вот и сорвался!
Я замираю. Потому что… потому что каждое слово Геворга попадает точно в цель, каждое оно правда, и каждое тайна, о которой мы с Волковым договорились молчать.
Не могу сказать, что здесь вообще есть повод для разговоров, что это касается кого-то кроме меня, моего мужа и моего гинеколога. Даже Коле я тогда решила не говорить, чтобы не нагружать сына. У него Оля не сегодня-завтра родит, а тут я с глупой, почти рядовой операцией.
Незачем такое знать другим. Да и по-женски как-то неприятно объяснять все это.
Ничего особенного, просто плохие анализы. Много плохих анализов, где красных показателей оказалось почти столько же, сколько синих. Еще и генетика, моя мамочка перенесла онкологию, как и ее мама, моя бабушка. Та, к сожалению, проиграла болезни и дни ее угасания, когда ты ничем не можешь помочь любимому человеку, я не могу забыть до сих пор. Это было ужасно трудно для всех нас.
Когда я вышла от врача, мне стало так страшно, а тут Олина беременность, выпускной в школе, новый дом - жить хотелось как никогда. И внука понянчить, и класс свой выпустить, и деревья в саду посадить.
Конечно, я сразу согласилась на радикальные меры. Удаление матки, подавление функции яичников, гормональная терапия, чтобы мягко ввести меня в климакс. Процедура не сложная, я и в больнице провела не больше двух недель, но шарахнуло это по мне сильно.
Мне и так было тяжело стареть, а тут… все сразу. Резко набрала вес, лицо сразу поехало вниз, настроение скачет как бешеный кролик, либидо на нуле, и постоянно хочется плакать. Стас поддерживал меня. И с ложечки кормил, и деньги врачам заносил и даже один раз поменял наматрасник на кровати. Все как говорил Геворг. Но есть один нюанс.
Я видела в этой заботе проявление любви, такое же естественное как объятия, поцелуи, нежности, секс. Если раньше наши ухаживания вертелись вокруг цветов и завтрака в постель, то теперь в почти пятьдесят мне было куда нужнее, чтобы меня провели до туалета или помогли помыть голову, когда у самой не получилось.
И Стас помогал! Безропотно, покорно. И мне казалось это совершенно естественным, ведь я бы сделала для него тоже самое, потому что это и есть любовь.
Вот такая: быть рядом, когда плохо. Без надрыва, без пистолета в висок, без криков над пропастью как в сериалах.
Я оказалась не права. И Стас все время мучился, страдал, и, наконец, сорвался. Герой, что уж. И очень по геройски обсуждал мои проблемы со своими друзьями, великовозрастными придурками, которые сейчас даже взгляд на меня поднять боятся.
- Рит, поехали, я тебя домой отвезу, - скидываю с себя Юрину руку и зло закусываю губы. Те дрожат как перед истерикой.
Не надо домой! Нет у меня теперь дома. Или есть, просто я пока не знаю, где он.
Я отодвигаю от себя полную тарелку, с которой чуть ли не падают на скатерть круглый зажаристый картофель и куски мяса. Не хочу есть, после таких откровений кусок в горло не лезет.
- Спасибо, Владлен, за гостеприимство, но с меня, пожалуй, хватит.
Огромный, как бык после откормки, мужик неловко шмыгает носом. Ну, конечно. Теперь ему неудобно. Им всем неудобно!
Сколько я видела их таких в школе? Когда самые последние хулиганы краснели и прятали глаза в пол, стоило ответить откровенностью на их хамство. Или на глупость. С подростками это работало, но приходится напомнить себе, что здесь не мой уютный класс, а передо мной не мальчишки из 11 «Б».
А кто тогда?
Мальчишки и есть. Головы седые, а мозгов все равно с кулачок. Только играют они теперь иначе, по-взрослому.
Пока двое из них молчат, третий, самый задиристый (или самый пьяный) пытается спорить.
- Да что не так?! Юр, да отпусти руку, мне больно вообще-то! Владя, че он? Ой, ну давайте побейте меня, раз я такой плохой! Рита, ну скажи им, в самом деле! Я же ничего такого, я любя, по дружески! Ты и сама обо всем знала! Не смотрите на меня так, это просто жизнь, я ничего такого не сказал!
И столько в голосе возмущения, столько непонимания, что даже становится смешно. Будь это и правда мой ученик, я бы даже посмеялась. Но нет, это друг мужа, старый приятель семьи, человек, вхожий в наш со Стасом дом, близкий. И он меня обидел.
Сознательно. Так, чтоб наверняка.
Поворачиваюсь назад и смеряю взглядом всех троих. Юра, зачем-то вставший с места, снова садится за стол. Ну точно, что ученик. А я значит их учительница.