— Карлсон?
— Мальчишка наш! Карлсон с крыши. Ой, мы его любим...
Я понимающе киваю. Кажется, Дантес был прав, люди его любят. Это я не сразу разглядела. Ну хотя ладно, пресс я оценила с первого взгляда.
— Вы про Дантеса? — настороженно улыбаясь, интересуюсь у них, но меня игнорируют.
— Ути, какие ушки! — Офелия уже растянулась на коленях у подружек.
— А вот и Карлсон, — заводит песню другая. — Ой, ну детки у него загляденье. Особенно девочка, скажи же?
А, нет, видимо, не про Дантеса. Наверное, у меня совсем мозги поехали на нем.
Забрав Офелию, я ставлю ее на землю, пристегиваю поводок обратно и отключаюсь от сплетен. Это мне не интересно.
— Волосы какие красивые, да? И глаза! Прямо копия папаши, — трындят без остановки.
— Здрасьте, — одновременно, как болванчики, кивают бабули кому-то проходящему.
— Здравствуйте, — отвечает женщина.
Я не вижу ее лица, поднимаюсь с колен, когда та уже спиной ко мне вышагивает в сторону подъезда.
— Здра-асьте! — тянут дети.
Мальчик и девочка с пугающе синими глазами. У них очень темные и заметные издалека ресницы, а радужка кажется обжигающе ледяной.
И такой знакомой, что я хмурюсь.
Дети хихикают и тычут пальцами в Офелию, но не подходят.
— Ливочка, Лёва, шустрее давайте! — зовет их мать, остановившись у ступеней.
Она оборачивается, и я реагирую мгновенно, снова склонившись к Офелии. Потому что это, черт возьми, Маша, блондинка Дантеса.
Недолго думая, я срываюсь с места и почти бегу к баскетбольной площадке. Оттуда все еще видно дом, но уже плохо видно меня. Я достаю вкусняшки и начинаю безмолвно отвлекать Офелию, которая прекрасно понимает жесты — сидеть, лежать, умри, танцуй, а сама, как завороженная, пялюсь на макушки детей.
И наблюдаю прямо-таки явление Христа народу. То есть Дантеса бабулькам.
Твою мать!
Я непроизвольно приседаю, хотя меня уже и так можно спутать с мусоросборником. А Дантес в это время выходит вальяжной походкой из дома и под умиленным взором дворовых сплетниц тянется к «Ливочке» и «Лёвушке» (что вообще за имена такие?), которые кидаются его обнимать.
Предатель клюет блондинку в щеку, та ерошит его волосы — совсем как я вчера! Ну прямо милейшее семейство, чтоб их!
Поработать он хотел.
Поработать!
Поработать?
Да конечно!
Единственную он свою ждал, а не работал.
Теперь вчерашний разговор начинает играть совершенно иными красками — дети, заботы, ожидание и поиски. Да, вот он его журавль, а я курица. Даже не воробей, потому что так просто уже не улечу.
Мне больно настолько, что я опускаюсь коленями на асфальт. Глаза режет, будто шампунем залиты, а по щекам сами собой бегут слезы. Да столько, что уже льются по шее и затекают за шиворот.