— Доброе утро, — хрипит он мне в затылок, а я делаю вид, что плохо соображаю и только открыла глаза. Бросаю на него короткий взгляд через плечо и прикрываю рот ладонью, вроде как зевая.
— Доброе, — шепчу я, подгибая коленки, и тяну на себя простынь.
Не тут-то было. Саша вырывает ее у меня из рук и придвигается ближе. Зарывается носом мне в шею и вдыхает, пока я вдыхаю его.
Это охренеть как мурашечно. У меня мурашки даже между ног. Особенно там.
Его проворные пальцы скользят ниже, гладят бедро и сжимают на миг — я шиплю. А затем резко впиваются в мой подбородок и поворачивают голову назад, чтобы я столкнулась с его губами, чуть сухими после сна.
Я готова облизывать их вечность. Я готова втягивать и сосать его язык, намекая, что то же самое могу делать с его членом. Я от одного сраного поцелуя возбуждаюсь так, что готова прямо сейчас приступить к минету. Вряд ли в подобных достижениях я, конечно, обгоню тех же Иришек, но впервые в жизни мне хочется сделать это для кого бы то ни было.
А память услужливо подсовывает кадры, как вчера я вставала на одно колено с предложением руки и сердца, тянулась к его любезно приспущенным штанам и конечно падала, теряя равновесие. Мы ржали, как кони, валялись на ковре и целовались. Дантес назвал меня ужасной невестой и сказал, что заставит повторить «предложение» снова. Трезвой. И не на одном колене, а на двух, раз я такая неустойчивая.
— Вот теперь, — он толкает в меня язык еще раз, имитируя грубые фрикции, — однозначно, — чуть прикусывает подбородок, прикрыв глаза, — доброе, — проверяет, не сбежала ли куда моя грудь и снова мучает соски, — утро.
Ну, ему немного усилий придется приложить, чтобы заставить меня кончить.
Я приоткрываю глаза, а он аккуратно, почти невесомо мажет губами по моей щеке и еще раз коротко целует, будто ставя точку. И ощущений от этих осторожных движений больше, чем после двойного оргазма. Потому что… потому что то лишь простая физиология, а здесь и сейчас… здесь и сейчас кажется, будто бы он что-то чувствует ко мне.
— Как охренительно ты пахнешь, — Дантес водит носом вдоль моих скул и у рта, — зубной пастой, обманщица!
А затем вдруг переворачивает на спину, нависает надо мной и щекочет изо всех сил!
Я кричу! Да я ору так, что носорог с пробуксовкой влетает в спальню, и даже Офелия начинает гавкать во весь голос, видимо, думая, что меня режут на куски.
Правда, все заканчивается так же быстро, как началось. Дантес замирает, прижав мои запястья к кровати над головой, а я ловлю себя на том, что лежу в очень подходящей позе для проникновения. Издаю странный звук, чем-то напоминающий скулеж, и чуть двигаю бедрами, подстраиваясь. Да, как Офелия к Шурику, чтоб их двоих!
Губы невольно раскрываются под одним взглядом Дантеса. Он касается меня, обводит мой рот большим пальцем, пока я вспоминаю, как дышать.
Кажется, я пиздец как люблю его. И вот честно? Мне по хрен на всех этих баб, размечтавшихся о нем. Даже на блондинку. Особенно на блондинку — она сама виновата.
Я хочу быть с ним. Я хочу просыпаться вот так после ночного секса и снова трахаться, пока ноги не откажут. Я хочу завтракать вместе, а потом выгуливать собак. Я до хрена размечталась, наверное, но я так просто его не отдам.
Я не буду повторять ошибок деда и докажу, что Пушкины умеют бороться за свое счастье.
— Я боюсь представить, какими тараканами сейчас забита твоя голова, но… — Он чуть надавливает пальцем между моих губ, смачивая, и я не сразу, но обхватываю его, чтобы облизать целиком. Дантес довольно кивает, хитро щурит глаза. — Мир?
Да. Да! Боже, ДА!
— Возможно.
Говорить с его пальцем во рту не совсем удобно. Он еще кривит губы в ухмылке, спасибо, что не ржет.
— И да, я хорошо вчера усвоил, что ты тупая малолетка, — напоминает мне о моей пламенной речи, а я в отместку кусаю его за руку, и он вырывает ее с шипением, — но давай-ка ты будешь поменьше загоняться.
И явно чтобы услышать положительный ответ, Саша проникает в меня влажными от моей же слюны пальцами.
— Ах!
Да уж, это немного сбивает с мыслей.
Я уже собираюсь возмутиться на его привычку мучить меня подобным образом (хотя ничего против его пальцев я не имею от слова совсем), но он затыкает мне рот поцелуем, спускается губами к шее и ведет языком по ключицам. Он прямо через ткань кусает и оттягивает зубами мои соски, оказываясь все ниже, и ниже, и ниже…
Матерь божья, что он творит? Черт, я становлюсь богохульницей рядом с ним.
Его горячие губы обжигают мои коленки, потом внутреннюю сторону бедра и…
Нужно спросить! — я пытаюсь докричаться до разума, который уже плывет. — Нужно честно спросить, как дед говорил!