В его мире все так охренительно просто.
— Я так не могу. — Шепчу ему в губы и, пока не поздно, вскакиваю на ноги. — Я не могу так, прости. Это не для меня. Считай меня старомодной, но вся эта хрень просто… не для меня.
Мой голос срывается на последнем слове. Я ухожу из собственной ванной, оставив несчастного Дантеса одного на мокром полу.
Надеюсь, выход он найдет сам, без моей помощи, потому запираюсь в спальне и скатываюсь на пол, обнимая коленки. Даже не плачу — не могу. В груди больно режет от осознания, что с ним-то все нормально. Он мудак, ясен пень, а вот я наивная романтичная ду-ра.
И у нас все равно может быть охуенный секс. И охуенные поцелуи. И куча такого, чего я ни с кем никогда не пробовала.
И это так круто, но такая утопия.
Потому что… Да потому что я, как Дантес и просил, сказала правду.
Я. Так. Просто. Не. Смогу.
Глава 14
Глава 14
Думаете, я не сплю и страдаю всю ночь? Ага, как же. От горького горя — и не менее горькой баночки «Гиннесса» — я забываюсь мертвым сном, едва падаю на кровать. Из головы вылетает выдать Офелии пару куриных сердечек в качестве поощрения за то, что она была хорошей девочкой, но та будто бы даже все понимает и не трогает меня.
Правда, ночь выдается беспокойная. Все время мне мерещатся монстры, хитросделанные монстры, которые ловят меня по темным углам и вскрывают грудную клетку, чтобы сожрать сердце. Монстры с лицом Дантеса — таким бледным, чуть перекошенным, но все равно идеально прекрасным.
Утром мы с Офелией в темпе вальса выгуливаем друг друга, потому что идет дождь. Я пытаюсь смириться с мыслью, что безответно влюбилась в придурка, которому не нужна, а псинка — с моим хмурым лицом. Позже я сижу на подоконнике и бесполезно пялюсь в окно. Яичница давно остыла, но мне кусок в горло не лезет.
Дождевые капли с мерным стуком врезаются в стекло, небо заволокло пепельно-серыми тучами. Меня бы сфоткать со стороны и запилить в любой паблик с цитатами. Только для этого еще бы сигарету в зубы добавить да чашку кофе в ладошки, чтобы лучше думалось о нем, но ни то, ни другое я особо не люблю.
Мои мысли перебивает телефонный звонок. Я без энтузиазма тянусь проверить, кто там, но, увидев смешное лицо деда на экране, невольно улыбаюсь и отвечаю.
— Да, дедуль, — мой голос звучит на пару октав веселее, но Поэта не проведешь.
— А чего такая кислая? Лимона объелась? — в своем репертуаре здоровается он.
Я слышу на фоне громкие голоса и не без радости узнаю в них Бенза и Самбу. Там еще любимый Кокосик что-то поддакивает им. Неужто сходка намечается?
— Главное, что не белены, — шутка, которой уже третий век пошел, всегда актуальна, потому что она «наша». От этого на душе сразу становится тепло, будто я ненадолго оказалась дома.
— Эй, Санечек!
— Са-а-аня!
Наперебой галдят байкеры в динамик. Я даже убираю телефон подальше, но зато громко смеюсь. И Офелия ухом забавно ведет, подбегает тут же, лапкой гладит меня.
— Всем алоха! — кричу я в трубку, потому что дед вряд ли догадается поставить на громкую.
— Так, короче, сиськи в лифчик и давай дуй к нам! — голосит Кокос. Он этих старперов помоложе на десяток лет будет, вот и общается со мной, словно ровесник. Молодится, как вечно подкалывают его друзья.
— Вот балда! Ты с моей внучкой разговариваешь!
Я слышу звуки потасовки, а затем дикий ржач: так умеет смеяться только Бенз — будто чайки налетели или касатки спариваются, аж захлебываясь. Говорят, в детстве я так испугалась его смеха, что неделю заикалась. Но верить на слово дедовой компашке — это глупая затея, они же те еще выдумщики.
— Короче, Александра, мы набрали стейков, Кокос сварил пива, а овощи ждут тебя.
О да, это единственное, что доверяют мне эстеты — нарезать овощи для них. Причем обязанность эту я несу с детства, так что знаю три способа быстрой нарезки огурца и виртуозно избавляю от семян болгарские перцы.
— С псиной можно к вам? — спрашиваю я у деда, уже на все согласная, лишь бы сбежать подальше от Дантеса, к которому боюсь сорваться.
— Это тот пекинес Робертовны?