И прямо за мгновение до того как створки лифта съезжаются, я кидаю его подружке рыбный соус. Поймав, она невольно сжимает его, и тот брызгает в разные стороны. Раздается визг, и удовлетворение заполняет меня.
О, да! Это самая вонючая жижа на всей планете.
Глава 9
Мудак пытался меня отравить, — с такой мыслью я просыпаюсь следующим… а что вообще сейчас? Утро, день, ночь? С этими блэкаут-шторами фиг разберешь — темень кромешная.
Я дважды хлопаю в ладоши и, пока шторы разъезжаются в стороны, впуская в спальню яркий солнечный свет, зажмуриваюсь изо всех сил, чтобы мне не сожгло сетчатку. С громким шипением хватаюсь за голову, потому что виски пульсируют из-за пары хлопков. Во рту у меня так сухо, что язык больше похож на наждачку, а когда сглатываю, горло прорезает резкая боль.
С признаками отравления выходит неувязка, но меня сейчас волнует другое: почему, твою мать, так холодно? Теперь я понимаю, что проснулась не из-за жажды или чумной головы, а по одной простой причине — у Эльзы в ледяном замке и то гораздо теплее.
Стуча зубами, я с головой укрываюсь простыней и сворачиваюсь клубком, а затем, уперевшись ледяным носом в коленки, просто дрожу. Руки трясутся, как у алкогольвицы со стажем. Я не представляю, что может заставить меня выбраться из кровати, и в то же время понимаю, что замерзну насмерть, если не встану — Робертовна в конце лета найдет мой окоченевший труп. Хотя, может, она будет даже рада этой новости после того, как узнает, что я ударила ее машину, поставила под сомнение честь Офелии и наверняка, как всегда, забыла запереть дверь в оранжерею, на которую покушается псина. Я могла бы не прикасаться к этой чертовой двери, но это блин единственный способ устроить в квартире хоть какой-то сквозняк.
Быть или не быть? Спасаться от обморожения или сдаться в лапы ледяной смерти?
Прикинув, сколько метров от моей спальни до ванной комнаты, где лежит постиранная пижама, которая должна меня выручить, я обещаю себе досчитать до десяти и быстро туда бежать. Только слово «быстро» вызывает у меня отвращение еще до начала отсчета. Поэтому я считаю до десяти порядка десяти раз.
На одиннадцатый я все же скатываюсь на пол, доползаю до двери и, хныча, спешу на черепашьей скорости к заветной цели. Уже внутри снимаю с полотенцесушителя тепленькую кигуруми — такую с молнией между ног для походов в туалет и рисунком с розовыми единорогами — кутаюсь в нее, даже накидываю капюшон на голову.
Вот теперь можно жить. Наверное.
Облокотившись на раковину, я поднимаю глаза к зеркалу и поджимаю губы — конечно, я похожа на заспанную корову, но здесь ничего нового, для меня это нормальное явление. Пошатываюсь и, хоть убей, не понимаю, почему мне так плохо, я ведь выпила вчера совсем немного (если, конечно, в вине не было крысиного яда или соседской ядовитой слюны). А триппером можно заразиться через объятия с поцелуями и какие у него симптомы?
Умываю лицо теплой водой и приглаживаю влажными руками растрепавшиеся волосы. Почистив зубы, полощу рот мятным ополаскивателем и снова задумываюсь: интересно, а горло им можно прополоскать?
Философские размышления прерывают странные звуки из коридора. Я замираю, а затем, выключив воду, напрягаю слух. Как шпион, осторожно выглядываю из-за двери и вижу, что Офелия с яростью тираннозавра грызет пульт… точно!
Вспоминаю все, что было после возвращения от Дантеса сквозь туман в голове: как я завалилась в квартиру и не нашла Офелию — это точно было, а потом услышала ее рык из... оранжереи! Сердце пропускает удар: псина и правда засунула свой мокрый наглый нос в святыню.
Я помню, как накричала на дурочку, которая нажралась листьев какого-то особенно редкого цветка, стоящего на отдельном пьедестале, и закусила удобрениями. Помню, как она же принесла мне какой-то пульт и вложила в руку, будто дань за провинность. Помню, как я признала в пульте тот самый, которым пользовался Дантес, и принялась горячо благодарить собаку.
Я помню (вот черт!), как стала истерично тыкать кнопки и материть проектировщиков, и — о, чудо! — из решеток в стенах подуло холодом. Потом я, кажется, закрыла оранжерею, взяла Офелию, и мы с ней завалились спать в одной кровати, как лучшие подружки.
И вот теперь эта засранка уничтожает мой единственный шанс на выживание в леднике! Просто супер! Только я делаю шаг к ней, как псина тявкает на меня, хватает пластиковую штуковину в зубы и уматывает прочь.
Я уже собираюсь броситься следом, когда, к моему ужасу, слышу копошение в замке. Застываю, гипнотизируя дверь, перебираю в голове все возможные варианты, кто бы это мог быть, и не нахожу ни одного разумного: хозяйка в Милане — она присылала мне фоточки из очередной примерочной буквально перед тем, как я ушла к Дантесу; я одна и никого не жду, про копии ключей мне ничего неизвестно, но, думаю, Эмма Робертовна предупредила бы меня о чьих-то запланированных визитах.
Секунда, две, три, и я прихожу к единственному выводу: это могут быть только воры, бандиты и грабители — или кто угодно из них с, ясен пень, не лучшими намерениями.
Может, я успею хотя бы цепочку повесить? Я делаю шаг и снова отступаю обратно, потому что замок щелкает.
Раз…
Я хватаю светильник с тумбы и прячусь за угол.
Два…
Ловлю напротив в проходе вопросительный взгляд вернувшейся на шум мальтипу.
— Беги спасай бобра, — говорю я ей, и та будто бы даже слушается.
Три…
Втягиваю больше воздуха и готовлюсь к предстоящей атаке. Я натворила много дел, но крепость Робертовны без боя не сдам.
Выждав подходящий момент, когда грабитель подойдет достаточно близко, я с отчаянным криком «получай» прыгаю на него сзади и несколько раз смачно бью светильником по голове — жаль, что тот бамбуковый. Я очень надеюсь, что мои вопли амазонки услышит сосед, и я проживу еще хотя бы лет сорок — дальше мне себя слишком сложно представить.
— Ты совсем долбанутая? — в мысли с резкостью истребителя врезается голос. Его голос. Того Самого Мудака-соседа, которого невозможно узнать со спины без его чертовой кожанки!