Мое дыхание срывается окончательно, грозя мне обмороком от недостатка кислорода. Я вздрагиваю, ощутив натяжение в волосах. Я чувствую, как мою голову бесцеремонно наклоняют, чувствую прохладу пальцев на раскаленной коже. Я прекрасно визуализирую, что может случится дальше, уже могу это ощутить.
О, да!
Рука, которая гладила мои щеки, скулы, губы спускается на шею и чуть сжимает. Ложится на плечо. На талию. Слишком высоко — я чувствую жар ладони через тонкий хлопок. Затем большой палец Дантеса и вовсе проходит прямо под грудью. Вправо-влево. Чуть приподнимает ее, и это простое действие отдает взрывом в теле.
Хочу еще!
В животе все сжимается, мышцы пресса сокращаются, легким не хватает места. Мне нереально жарко. Дантесу тоже жарко? Могу я, скажем, скинуть его кожанку?
Его лицо так близко, что я уже даже не открываю глаза. Я ощущаю… Боже! Кончик. Его языка. На моей. Нижней. Губе.
Это не поцелуй. Он не с того начал.
Почему так? Лизнул меня и сразу отстранился! Он прекращает так же быстро, как начинает, но не отходит от меня. Переступает с ноги на ногу, будто бы готовится к прыжку, как хищник. Он собирает мои волосы на затылке в кулак и запрокидывает голову сильнее, а второй рукой сжимает подбородок. Я полностью лишена возможности шевелиться, и это настолько хорошо, что даже пугает. Как будто я всю жизнь мечтала оказаться без права на свободу, чтобы просто ждать поцелуя.
Поцелуй уже. Я сейчас умру.
— Ну, — шепчет он в самые губы, и на букве «у» мы соприкасаемся.
Я резко тянусь вперед, но он отстраняется. Это был поцелуй. Практически настоящий и нет — все закончилось, не успев начаться.
— Я жду, — опять на «у» он вытягивает губы трубочкой, и они касаются моих.
— Чего? — мой голос звучит непривычно глухо.
Пушкина, соберись!
— Ты должна по... — нет-нет-нет, — про... — пожалуйста, поцелуй сам! — …сить. Мы договорились, что я ничего не сделаю без твоего разрешения. Так разреши мне.
Я хнычу? Нет, я правда хнычу? Боги! Мое тело вибрирует от возбуждения, это какая-то истерика.
Дантес меня выпускает.
Нет-нет-нет!
Он прижимается лбом к моему лбу, и я жадно глотаю его дыхание, будто это могло бы заменить его язык в моем рту, мать вашу. Но попросить — нет. Нет!
Я дышу тяжело, он тоже.
— Попроси, Саша, — хрипло шепчет, перекатывая мое... наше имя на языке. — Мы оба этого хотим. Ну?
— Нет. — Язык онемел, челюсть еле шевелится. Это выше, блять, моих сил!
Это «нет» стоит титанических усилий и такого огромного внутреннего протеста, что я вырываю его с мясом.
— Нет, — уже покорнее шепчу я.
— Нет, пожалуйста, — а теперь умоляю. Как интересно!
— Пожалуйста! — выдаю напоследок.
— Хорошо, — вдруг легко соглашается он, выталкивая меня из своего личного пространства, и спокойно запускает лифт.
Что?
Дантес делает вид, будто ничего особенного не произошло, пялится перед собой, спрятав руки в карманах куртки, а вот я ощущаю себя помятой и покусанной им. Мне кажется, мои волосы в полном беспорядке, а кожа прожжена до костей. И я, черт возьми, до сих пор чувствую его прикосновения! Какого хрена, а? То место, где он гладил меня, прямо под грудью, все еще зудит.
Зато Дантес улыбается. Улыбается, мать его!