Наша обязанность перед Эммой исполнена: она слишком боялась сама везти Фелю на роды, и мы, как хозяева «папаши», вызвались ее сопровождать. Теперь мы собираемся сваливать. Я вообще еще не отдыхала после смены в «Бонжуре». И нет, я не стала в этом ресторане шеф-поваром, как мне обещали некоторые, это было бы слишком сказочно. Я по-прежнему девочка на побегушках, но буквально вчера мне сказали, что у меня хороший потенциал. Так что все может случиться! Когда-нибудь.
В дверях появляется заспанный Арнольд и устало басит на всю больницу:
— Ма?
— Ой, я и тебе позвонила? — она виновато улыбается и тянет руки к своему приемному сыну.
Теперь уже я знаю, что Арни — племянник мужа Эммы, которого они с самого раннего детства растили, и он считает Эмму мамой, но зовет исключительно Ма или Эмма, чем страшно пугает всех. На деле же отношения у них настолько трепетные, будто он ей и правда родной. Меня умиляет, когда огромный шкаф за тридцать бросается шнуровать своей «ма» ботинки или отчитывает ее за то, что не настроила автоплатеж и опять недоступна в «Ватсапе».
Устало выдохнув, я беру поводок нашего носорога, чешу его за ухом, как тот больше всего любит, и тяну за собой.
— Давай, шевели копытами, дружок. Завтра мы обязательно вернемся к твоим щенкам!
Шурик как-то тяжко вздыхает, будто бы и правда будет скучать за потомством, но идет за нами на выход, точнее, переваливается. Уже в дверях я машу на прощание деду с Эммой, а та снова роняет слезу над приплодом любимой чемпионки, но улыбается. Счастливо улыбается все же.
Мы выходим на улицу, в темноту, освещенную лишь светом фонарей, и медленно бредем к машине. Шурик прыгает, ловит падающие с деревьев листья, хрюкает и лает на них.
— Ну вот ты и стал отцом, — почти торжественно объявляет Дантес.
— Да уж, счастливый папаша, — усмехаюсь я. — Интересно их кто-нибудь купит? Это же какие-то фантастические твари, а не дети.
— Предлагаю стартап. Будем разводить этих уродцев. Назовем породу «мальтибуль» и будем продавать как элитных собак!
Дантес крепко сжимает мою руку, вышагивая вдоль парковой зоны, и вещает что-то про бизнес с мальтибулями, а я слушаю его вполуха, пинаю желтые листья, и всякий раз это вызывает приступ бесконтрольного лая у Шурика.
— Интересно, а какими бы получились дети Пушкиных и Дантесов? — вроде бы между слов произношу я, но Саша резко останавливается на месте.
— Охренительными. Хочешь проверим?
Чего?
— Ты же не готов к таким заботам, — припоминаю ему.
— Да я и к тебе не был готов. До сих пор осознаю тот факт, что со мной в квартире живет кто-то, кроме собаки, и везде разбрасывает свои вещи. Знаешь, как я вздрагиваю, когда утром тебя в туалете нахожу?
— Фу-у, Дантес!
— Что? У меня тонкая душевная организация для таких шокирующих событий. Так что предлагаю тебе брать меня, пока я тепленький и под впечатлением от собачьей истории любви.
Он заправляет мои волосы за уши, сдавливает щеки и глядит в глаза, будто гипнотизирует.
— Значит так, сейчас приезжаем домой, идем в спальню, и чтобы к июню родила мне наших мальтибулев, забились?
— У нас что, будет секс в постели? Какая экзотика. Я как-то не привыкла, — хохочу я.
— Ну, ты можешь быть чуть менее развратной, и я буду чаще терпеть до кровати.
— Это я и развратная?
— Ну не я же. Это же ты по факту совратила меня. Я был растерявшимся парнем с телескопом, а ты жестокой, изо дня в день качающей свою классную задницу женщиной.
— Да что ты говоришь! Женщиной говоришь? Жестокой?
— Да, заманила меня жаркими обещаниями минетов, еще и готовить стала. А ты же знаешь, сердце мужчины оно напрямую связано с желудком. Я вот и пропал.
— Как же я жестока! — ухмыляюсь моему мужчине довольная-предовольная.
— Ужасна.