— Пушкина.
— Пушкина, Пушкина… — пытается вроде бы припомнить он. — У нас наблюдались?
— Нет. Так уж вышло, что вы ближе всех, а у нас тут… воды.
— Так, папашу уведите отсюда. Боже мой, сколько нервов-то!
— Саня, пошли, они сами справятся. Да не паникуй ты так, это же врачи!
— Ну все, дышим спокойно. Сейчас посмотрим, как там наши детки. Так-с, раз, два, три, — бормочет врач, — четыре плода. Верно?
— В-верно, — заикаюсь я.
Эмма осталась в коридоре, иначе бы точно инфаркт схватила. Ее до жути пугают роды.
— Все же хорошо. Все живы-здоровы, давайте в палату. И не тряситесь вы так, они же все чувствуют. Что вы как маленькая?
Я выхожу из родовой почти час спустя. Бледная Эмма хнычет в плечо деду, Дантес — ни жив, ни мертв. Шурик тихо скулит рядом с ним.
— Ну как? — Эмма поднимает голову, глядит на меня сквозь слезы.
— Два мальчика и две девочки. Страшные, как моя жизнь, просто капец!
Я улыбаюсь, а потом откровенно ржу, вспомнив жуткие комочки шерсти.
— Фух, — выдыхает Эмма.
— Ну вот, а ты боялась, — подбадривает ее дед.
— А Фелюшка-то как? Как она?
— Мамочка чувствует себя хорошо. Пойдемте на ее уродцев смотреть!
Ну и вся наша толпа Пушкиных-Дантесов срывается с мест и мчит в палату, где под боком у нечесанной и слегка замученной Офелии Вельвет Флауэр лежат четыре недоносорога. И зрелище это не для слабонервных, конечно: цвет у щенков даже не серый, а какой-то помоечный, тушки и вовсе как маленькие кабачки.
— Боже мо-ой, — завывает Эмма, — моя ж ты дорогая! Фелюшка, они ж тебя сожрут! Как же они в тебе поместились-то?
— Ну, — в ее монолог вмешивается ветеринар, — красивыми детки не будут. — Он слегка растерянно чешет бровь. — А собачка-то у вас чемпионка, да?
— Да, — горько всхлипывает Эмма. — Ну ничего, ничего. Главное, что они с Шуриком, — она бросает полный презрения взгляд на носорога, который, сидя под кушеткой, пыхтит и пускает слюни Дантесу на ботинки, — главное, что они любят друг друга. Да, любовь — это главное. Господи, как уродцы, — обреченно выдает Робертовна под конец и начинает рыдать над щенками, которых активно вылизывает Офелия.
— Ага. Кажется, в них есть что-то даже от бобра. — Я щурюсь, оценивая тушки.
— Вот этот определенно не от Шурика, на него алиментов не ждите. — Дантес тычет в самого мелкого щенка.
— Так, мамочка, — доктор смотрит на Эмму, и та быстро берет себя в руки, кивает ему. — Заполните документы и в кассу. Фамилия, имя, отчество и остальные данные.
— Ага-ага. Пушкина Эмма Робертовна…
— Да не мне, а в кассу! — рявкает доктор, снимая перчатки. — Фамилия-то какая.
— Вы не поверите, но папаша у нас Дантес, — с гордостью улыбается Эмма и даже треплет Шурика по голове, хоть и старается не испачкаться в его слюнях.
— Не сомневался.
Доктор кивает и явно сбегает от сумасшедшего семейства — это читается по его взгляду.
— Ну что, домой? — спустя пять минут ахов и вздохов над мелкими псинками Дантес пихает меня в бок, и я, конечно же, соглашаюсь.