Я договариваю мычание в руку, которой Дантес затыкает мне рот.
— Маша, не испорчу. Я все ей скажу, потом поговорим. Иди.
Она переминается с ноги на ногу. Видимо, боится оставлять папашу ее ангелочков наедине с потенциальным запасным аэродромом.
Я все ей скажу, потом поговорим! — снова слышу в голове и ясно представляю в голове, как меня сейчас по-быстрому бросят и пойдут налаживать личную жизнь уже без помех.
Что, Пушкина? Ты же хотела все выяснить? Так валяй!
Маша фыркает, берет грязных близнецов за руки и тянет на выход. Эмма вздыхает, говорит что-то шефу на ухо и покидает кухню вместе с перепуганными официантами. А я подбираюсь вся. Я готова. Почти.
Мы с Дантесом тяжело дышим друг напротив друга, и я все еще не решаюсь поднять на него взгляд. Будто Робертовна с Машей и журавлятами унесли мою смелость с собой.
Я уже не хочу драк, не хочу никаких разбирательств. Хочу просто сесть на пол и свернуться клубком.
Хочу, чтобы Дантес ушел.
— Посмотри на меня, — тихо просит он.
— Нет.
— Почему?
— Я тогда скорее всего захочу тебя целовать.
— Так целуй. — В его голосе спрятана тень улыбки, но я не хочу, не хочу, не хочу это видеть и слышать!
Вот зачем он так? Ему меня совсем не жалко? Он же знает, понимает, что невидимые нити между нами гудят, как корабельные канаты в шторм, что меня тянет к нему с такой силой, что лопаются внутренности от перенапряжения.
— Дантес, давай уже со всем покончим, а? — Вздохнув легкими, полными отчаяния, я-таки смотрю на него и обнаруживаю, что все это время он внимательно меня изучал.
Изучает.
Дантес поднимает руки, касается моего лица. Он гладит мои скулы и даже мрачно улыбается мне.
— С чем кончать будем?
— С этими мучениями, — со слезами в глазах, произношу я. —Ты ведь любишь ее, да?
— Кого?
— Машу.
— Люблю.
Сука!
Я знаю, что сама спросила, но у меня внутри все обрывается от одного его слова. Глаза режет, из них прямо-таки бурным потоком начинают лить слезы — макияжу точно хана. Я ломаюсь, меня ломает, и мгновенно забивается нос, потому что это такие рыдания, какие случаются от силы пару раз за всю жизнь.
Да я волком вою.
Дантес хмурится, отстраняется, начинает быстро вытирать мои щеки и целует их по очереди.
— Эй, эй, тише ты. Тише, блин!
— Ты любишь ее...
— Конечно люблю, — возмущается он, будто это очевидная вещь.