— Сначала ты заливаешь мне, что надо бороться за любовь, потом исчезаешь, не сказав ни слова. Что-то не сходится, не считаешь?
— Ты договорил? Можно мне теперь уйти? Меня жду…
— Нет.
Я шагаю вперед, но Дантес впивается пальцами в мою руку, разворачивает к себе. Его щеки пылают, глаза горят. Он вообще весь взъерошенный какой-то, будто городской сумасшедший, только сбежавший из психушки.
— Что ты делаешь? — с моих губ срывается шепот.
— Борюсь.
Меня скручивает от его громких слов.
— Вали к своей Машеньке.
— Чего? — Он даже отпускает меня, округляя глаза.
— И к детям.
Дантес хмурит брови и отступает на шаг.
— А они здесь при… — Он вроде бы и ругается, но потом его вдруг, судя по всему, осеняет. — Да ладно, блять, Пушкина! В этом все дело?
Да ладно?
Блять?
Пушкина?
На смену апатии ко мне очень внезапно приходит другая стадия — гнев. Я закипаю за пару секунд и сжимаю кулаки.
— Ненавижу тебя! — ору я что есть сил и швыряю в Дантеса первое, что попадается под руку.
О, тарелку с профитролями. Как жаль, что я их не попробую. Или не жаль.
Глава 24
Глава 24
— Ты с ума сошла? Пушкина, мать твою, остановись! — орет во все горло Дантес.
— Ни за что! Подлец! У тебя было столько возможностей мне признаться! Я что, по-твоему, тупая и ни о чем не догадалась бы?
— Что ты...
— Хотя да, я реально тупая, если повелась на это… — Я нервно тычу в его сторону. — Я же для тебя просто малолетка с ватой в башке, да? Ненавижу тебя, ненавижу тебя, ненавижу!
Под руку попадают салаты. Я с силой швыряю в обороняющегося сковородой Дантеса рукколой, помидорами. Огромный огурец почти прилетает ему в голову, но Дантес выставляет умелый блок, и тот отскакивает в ошалевшего су-шефа, который уже даже не пытается остановить вакханалию.
— Да пошла ты в задницу! — кричит мудак мне в ответ, и на платье от «Валентино» или кого-то там еще приземляется нечто подозрительно напоминающее оливье. — Словами через рот вообще не умеешь говорить?
— А ты не знал, что курицы не говорят?
Я замахиваюсь получше и рассчитываю траекторию броска так, чтобы кусок приготовленного для римской пиццы теста разукрасил идеально черный пиджак Дантеса. Только вот придирок приседает в самый нужный момент, и в следующую секунду я вижу, как по алому шелку платья Маши Костровой расползается мучной монстр.
— Ой, — выдает Маша, замершая в дверях кухни.
— Ой, — шепчу я и отступаю по краю стола дальше и дальше.