Разруха и страдания – вот что кругом. Вот каким мне досталось Заболотье, которое даже не мое.
Смотреть больно. Но я знаю, какая природа живучая. Как прорастают цветы сквозь асфальт. И здесь вырастут!
Лианы вообще крепкая зелень. Да и на примере Малыша можно сказать, что огонь не так уж и плох для местной флоры. Верно?
Я отхожу от тропы в изрядно поредевшие заросли, наклоняюсь и прикасаюсь к листьям, больше похожим на опаленные крылья мотылька. В них нет жизни.
Но с Малышом было почти так же. Верх весь поник, зато корешки были сочные, полные жизни.
Я пальцами раскапываю землю, ощущая запах жженой земли. Она до сих пор теплая на ощупь. И это плохо, очень плохо.
В этом я убеждаюсь спустя несколько секунд, когда добираюсь до корней.
Их буквально запекли, как в духовке.
– Что там? Живы? – спрашивает Киара из-за моего плеча.
Я качаю головой. Встаю, иду дальше, даже не отряхнув руки.
Что там с лианами?
И понимаю, что полная попа, еще только подходя к дереву, которое они оплетали. Большие листья-зонтики рваными лоскутами свешиваются со ствола, а воздушные корни висят на ниточках.
Я лезу к основанию дерева, туда, куда уходят корни лианы. И там, среди корней, нахожу парочку живых ростков.
– Киара, нужны острые ножницы или тонкий ножик, вода.
– Сейчас! – тут же отзывается она и бежит в дом.
Ворон кричит:
– Тоже помогу.
Как только мне дают лезвие и воду, я начинаю отбирать те побеги, что выжили. Их совсем мало – за полчаса нахожу не больше десятка, хотя прохожу порядка пятидесяти квадратных метров.
– Киара, смотри… – Я учу Киару отличать перспективный побег от живого мертвеца, ворон тоже мотает знания на клюв.
Ковальски помогает выбрать теплые места с рассеянным светом для проращивания черенков. С умным видом болтает о том, в какое время суток куда падает свет.
Я благодарю. Это ценные знания. Ведь наши побеги – это будущее Заболотья. К нему надо относиться бережно.
Малыш наблюдает за нами молча. Я так и чувствую его грусть и надежду.
– Ты наше будущее, Малыш, – говорю ему. – Расти побеги, будем заселять твоими детками Заболотье.
И росянка сразу ободряется. Теперь она не грустно глядит в окно, а подставляет листья рассеянным солнечным лучам, стоя на кухонном подоконнике.
А мы втроем шаг за шагом изучаем Заболотье, пока в животах не начинает жалобно урчать.
Возвращаемся домой, моем руки, принимаем душ. Открываем окна, выгоняя сырость и просушивая дом. Я трогаю стены внизу – они сырые. С местной влажностью тут все быстрее заплесневеет, чем высохнет.
– Нужно топить, – решаем мы.
Ковальски показывает дрова, и мы с Киарой на свой страх и риск очищаем камин и разжигаем его, внимательно следя за дымом.
Он идет вверх, через трубу. Черный, густой, клубами он выходит в небо. Мы наблюдаем несколько секунд с улицы и идем готовить.
Отвариваем картошку и набрасываемся на нее так, словно неделю голодали. Она сладкая, больше похожая на наш батат, но гораздо насыщеннее по вкусу.