По времени еще разгар вечера, поэтому Заболотье освещает почти горизонтальными лучами заходящего солнца.
Я смотрю в окно и боюсь к нему подойти. Уже сейчас вижу, что прежнего плюща, что едва давал открыть окна, больше нет. Вместо него висят безжизненные палки.
Но я терпеть не могу откладывать что-то на потом. Мысленно ты делаешь это десять раз, напрягаясь словно наяву. Проигрываешь в голове снова и снова, уже устаешь, а по итогу ничего не сделала.
Я смотрю на Киару:
– Посмотрим, что там?
– Может, не надо? – делает брови домиком она.
Но мы встаем. Медленно тащимся по мокрому дому, который пахнет сырым деревом и мхом. Чуть не поскальзываюсь на пороге, хватаюсь за косяк и ахаю, видя Заболотье.
От прежнего количества зелени осталась максимум одна треть. Это очень бросается в глаза. Все вокруг словно резко стало серо-коричневым, безжизненным.
Стога сухой травы разнесло по всему участку. Дерево, что росло прямо в оранжерее, сломано пополам. От плюща на доме и заборе остались только лозы.
Я спускаюсь по ступеням, прохожу по территории, приближаюсь к воротам и замираю.
Каждый уцелевший листик прожжен в десятках мест. Зелень настолько истощилась, что видны тонкие прожилки, как при поражении листовой мозаикой.
Если раньше за густотой зелени не было ничего видно, то теперь просматривается территория метров на пятьдесят вперед.
Вокруг все стало неузнаваемо. Поломано, пожрано, прожжено. Зрелище просто жуткое.
Хватает одного взгляда, чтобы понять, что Заболотье погибло.
Ковальски садится на забор, Киара встает рядом. Мы молчим.
– Госпожа, путь свободен. Мы можем сбежать из Заболотья, – тихо говорит Киара, почему-то возвращаясь к образу служанки.
Ворон понуро опускает голову, словно все-все понимает. И прощает. И отпускает.
За что оба получают от меня возмущенный взгляд.
Я чувствую одно. Говорю:
– Я не могу уйти.
– Но почему? – Киара встает передо мной. – Это же отличная возможность исчезнуть и начать новую жизнь. Как мы здесь выживем?
– Не вешая нос, – отвечаю я.
Сколько всего в жизни пройдено: крах Союза, дефолт, сокращения, семь переездов и десять ремонтов. И это пройду.
Я просовываю руку через прутья и трогаю замок. Вот если бы его не было, можно было бы нормально выходить. И почему тут нет калитки?
Я дотрагиваюсь до железа замка и понимаю, что оно отзывается теплом на касание. Раньше же ошпаривало холодом. Что за изменения?
Щелк!
Замок падает по другую сторону ворот.
– Приняло! – восклицает Ковальски и взлетает ввысь, голося: – Заболотье тебя приняло, дохлая хозяйка!
Ворота со скрежетом распахиваются.
Я делаю несколько шагов наружу и замираю. К горлу подступает комок.