Мы с Киарой переглядываемся и присаживаемся на край колодца, готовые слушать.
– Я был верным слугой хозяйки, когда мы здесь поселились. Ее правой рукой. Поэтому не мог оставить ее наедине с испытаниями и отправился с ней в Заболотье. Помогал ей здесь чем мог. Собственно, водопровод в доме – моих рук дело.
Ворон гордо расправляет крылья, а я киваю, показывая, что оценила по достоинству его труд. Он правда крут!
Вот только никак не пойму, как так получилось: был мужчиной – стал вороном. Но навостряю уши и слушаю дальше рассказ Ковальски.
– Мы прожили здесь много лет, и если вы думаете о чем-то пошлом, то смею вас заверить, что старшая хозяйка была для меня недосягаемой богиней, даже когда была одета в сапоги и по уши в грязи.
Я живо представляю леди в возрасте в сапогах и с граблями и улыбаюсь. Однако представить Ковальски человеком не могу.
Мы с Киарой переглядываемся и ждем продолжения.
– Так прошли годы. Сын старшей госпожи купался в деньгах в городе и лишь пользовался благами, подаренными королем за ее заслуги в Заболотье, а сам ни разу не появлялся. Она перенесла три страшные болезни и даже не узнала, когда у нее появился внук. Когда ей потребовалась реальная помощь сына, как ее наследника, для целительского ритуала, он не нашел времени, чтобы ей помочь.
Ворон замолкает, словно собирается с силами для продолжения.
– Старая госпожа умирала в муках. Велела мне позвать нотариуса, и я привел надежного, как мне казалось, человека. Она написала завещание на меня. И…
Ковальски неожиданно стучит лапой по валуну:
– Оно превратилось в камень, а я в ворона.
Он замолкает, молчим и мы.
Медленно перевариваем открывшуюся историю старой госпожи и дворецкого.
Я даже представляю в картинках этот рассказ. И очень жалею старшую госпожу. И в чем-то ее понимаю. Мой сын тоже не успел проводить меня в иной мир, не был рядом, когда я умирала.
Я много времени проводила одна. Правда, когда родилась внучка, я видела фотографии, а потом прилетела к ним. Однако в их доме я всегда чувствовала себя чужой, ненужной, лишней.
Поэтому очень хорошо понимаю бывшую хозяйку хищного сада.
Но меня сейчас интересует один важный вопрос:
– Ковальски, а тебя можно обратно расколдовать?
Ворон как-то особенно отчаянно вздыхает и молчит. Совсем по-человечески. И меня всю наполняет желание вернуть ему прежнее тело, отстоять для него Заболотье.
Не знаю, что будет потом со мной, если он вернет тело и хищный сад будет принадлежать ему, но это будет справедливо. Он столько лет преданно служил своей хозяйке, а она пожелала наградить его.
А я… Освоюсь, помогу, а потом уйду искать свой путь. Не пропаду.
– Это почти невозможно, дохлая госпожа, – говорит Ковальски.
– Почти? Значит, вариант есть.
Ковальски резко взлетает, делает круг над особняком, словно не может больше сидеть, и, снова пролетая над нами, говорит:
– Нужна кровь молодого господина.
– И всего-то? – удивляюсь я. – Если выжил, то за разводом вернется. Там и договоримся.
Ворон улетает в сторону Заболотья, горько смеясь и как-то особенно отчаянно взмахивая крыльями.
Я поворачиваюсь к Киаре:
– Что не так? Ты что-нибудь знаешь об этом?