— Что? — спрашиваю его, поднимая к лицу руку.
Трогаю пальчиками грубый шрам, который идет от левой брови к уху, рядом с ним еще один поменьше и тоньше.
— Зашил как мог, рукодельница из меня так себе, — кряхтит или смеется дед, а я убираю руку от лица.
Мне на удивление все равно. Я даже не вспоминаю, что должна как-то выглядеть. Я не помню как! Не помню ничего, кроме этих дней, когда была боль.
— Так что, помнишь имя свое? — наклоняется ко мне старик. — Меня Афанасий зовут, а тебя?
— Имя? — пытаюсь поморщиться, задумываясь, но бровь от этого рвет болью. — Не помню ничего…
— Может, Валерия, нет? — подсказывает дед, а я перекатываю это имя на языке. Верчу так и так, мысленно произношу, разбивая на слоги.
— Нет, — осторожно мотаю головой.
— Вот как, — хмурится дед. — Ладно, ты пока лежи, вставать тебе нельзя, нога сломана, а я пойду кур покормлю.
Старик поднимается с широкой деревянной лавки, что стоит у моей как бы кровати, и выходит, накинув на плечи тулуп. Он впускает в дверь немного морозного воздуха, что клубится серым дымом у двери, и исчезает, растворяется.
— Ва-ле-рии-я… — снова произношу я незнакомое мне имя и не чувствую ничего. Не мое это, явно не мое. Но как тогда меня зовут?
Следующие дни Афанасий много времени проводит со мной. Говорит, что-то рассказывает. Мне нравится слушать его голос и истории. Дед говорит о тайге, животных, о морозах, почему-то о шишках. Я слушаю его, пока не засыпаю. Иногда даже вопросы задаю, так как мне и в половину непонятно, о чем Афанасий рассказывает.
— Что такое шишка? — спрашиваю его, а дед срывается со скамьи, уносится на улицу. Надо сказать, прыткость у него, как у молодого. Я вот встать не могу, только сидеть получается, и то не всегда. Спина болит ужасно, что там у меня, не знаю, но Афанасий сказал: «Небольшая царапина». Его послушать, у меня и на лице небольшая царапина, а глаз открыть до конца так и не могу.
— Вот, смотри! — тычет мне в нос овальную штуку с какими-то ячейками. — Шишка она!
И я смотрю. Беру в руки, трогаю эти ячейки. Внутри головы что-то шевелится, будто воспоминание какое, словно я уже видела когда-то эту самую шишку. Афанасий начинает скакать по комнате, указывая мне на вещи, называя их.
— Печь горячая, — с небывалым энтузиазмом произносит он. — Книга, вот книга, а это ведро, дрова, радио…
Я наблюдаю за ним, словно за обезьянкой в цирке, о чем и говорю Афанасию.
— Вспомнила, что ли?! — радуется он, а я говорю, что нет, просто фраза возникла в уме.
Дед качает головой, но потом начинает скакать с удвоенной силой.
— Свеча, табуретка, сковородка, кастрюля… — звучит его голос, а я, улыбаясь, наблюдаю за ним.
Глава 12
Глава 12
— Чего явился? — грубо спрашивает Дед, когда я зажмуриваюсь, как только он произнес «три».
— Афанасий, ты чего чудишь? — меня тоже начинает подбешивать все это, — Я тебе девочка, что ли, чтобы на испуг брать?
— Не девочка, — ответил он зло, — Я же сказал, что не принимаю гостей!
— И что, прогонишь вот так? Просто на ночь глядя в тайгу?
— И прогоню! — воскликнул Дед, снова поднимая свою двустволку. — Иди в баню, я только сегодня топил, там и переночуешь, а утром уходи.
— Ладно, ладно, — я поднял руки, словно сдаваясь, и Дед отступил.
Он вернулся к дому, а я следовал за ним на некотором расстоянии. Пальнет еще, старый маразматик. Совсем кукушка слетела в этой глуши, что ли? Сколько раз я был у Деда и всегда он принимал меня с радостью. Неделями тут гостил, в баню ходил, на охоту, дрова на зиму заготавливал, а теперь вдруг: «Проваливай!» Что-то здесь не так.
Афанасий проводил меня до бани и ушел в дом. Я был зол, как собака, уставший и голодный. Плюнув на все, закинул дрова в топку, надеясь, что хотя бы попарюсь после десяти дней дороги и помоюсь.