Старик хоть и сухой на вид, а жилистый и в парной сидит столько, что я боюсь, плохо ему станет. Но нет, сидит, только губами причмокивает. Сейчас сидим в предбаннике, в простыни закутались. От кожи пар идёт, вениками пахнет так, что голова кружится. Ибрагим достаёт из широкой корзины бутыль самогона, хлеб, завернутый в тряпицу, копчености разные, грибы солёные, капусту, маринованную с брусникой. От всего этого у меня слюни как у собаки выделяются. Давно не ел этого, особенно копчёной рыбы и оленя, а капуста у бабы Лены хрустящая, кисло-сладкая, язык проглотить можно.
Закусываем, выпиваем. Ибрагим новости выспрашивает, что в мире происходит. У них есть в доме телевизор, но смотрят его нечасто. То сигнала нет, то топливо для генератора экономят. С этим здесь проблема.
— Порадовал стариков, гости у нас тут редко бывают, — слюнявит почти беззубым ртом шоколад, что я принёс с собой. Сладкое здесь дефицит, а Ибрагим, как и Афанасий, его любит.
— Да, дело у меня здесь, — начинаю я, а старик хмурится. Знает, что если не в отпуск, то просто так я не заявлюсь на ночь глядя.
— Рассказывай, — коротко произносит Ибрагим.
— Чужие были у вас в деревне?
— Это смотря какие тебя интересуют, — хитро прищуривается старик. — Те, что сахаром и конфетами торговали или мех приходили покупать по осени?
— Те, что вопросы ненужные задавали, — смотрю на Ибрагима, и тот всё понимает.
Жует свои губы, думу думает. Торопить его нельзя, народ тут медлительный, привык всё делать не спеша. Что рыбу ловить, что охотиться, ко всему подход нужен, а торопливость только мешает.
— Да были одни, снег уже лёг. На снегоходах приехали, бабкам нашим подарков надавали, те и давай языком чесать. Только впустую всё, — рассказывает старик.
— Что спрашивали? — нарезаю на тонкие слайсы копчёную оленину, отправляю в рот. Вкусно, дымком чуть отдаёт.
— Интересовались женщиной, что пропала тут осенью.
— А нашли её?
— Эти не найдут, — ухмыляется Ибрагим.
— А была она?
— Может и была, — неохотно произносит старик, внимательно глядя на меня.
— Я ищу её, старик. Отец её ищет. Жива хоть она, скажи? Сам найду, ты же знаешь.
— Если и жива, то лучше бы ей помереть, — разливает в гранёные стаканы самогон и выпивает не чокаясь. — Не выжила она с такими травмами, так и скажи там кому нужно.
Глава 9
Глава 9
— Что ты знаешь, Ибрагим? — спрашиваю я с тревогой, а старик долго размышляет, прежде чем ответить.
— Дело темное, Илья, — наконец произносит он, а мне хочется пинка ему дать. Вот же
какой, ходит вокруг да около. Пока до сути дойдет, вся терпелка кончится.
— Не тяни, Ибрагим. Ты же знаешь, что я не просто так интересуюсь этим.
— Вот именно. Влезешь туда, куда не следует, — ругается старик. — Кто тебе эта женщина? Мать, дочь, невеста? Её ведь многие ищут, а ты один по тайге шастаешь. Я понимаю, что ты здесь каждый куст знаешь, а они нет. Поэтому они не полезут вглубь. Опять же, шуметь будут. Не найдут ничего. Если у неё и был шанс, то его давно нет. И её нет.
— Говори.
— Ладно. Охотники рассказывали, что видели следы. Одежда женская была в крови, разорвана медведем. Да и как одежда — лоскуты одни. Медведь таскал её, видимо, не один день. Как думаешь, выжила ли твоя потеря после этого?
Ибрагим хмурится и молча разливает самогон. А мне не даёт покоя эта одежда. Жаль, что здесь нет связи, чтобы узнать у Георга, во что была одета Валерия в день её исчезновения.
— Медведь почуял кровь и пошёл за ней. У реки, где вода мелкая, постоянно там пара шальных ходит. Тогда как раз к зиме готовились, жирной рыбой наедались. Может и не голодный был мохнатый, но что таскал её — это правда. Если в берлогу не утащил, то бросил где-нибудь, ветками загреб. Не найдешь ты её, Илюшка. Медведь в спячку в конце ноября залёг, а до этого ходил, проверял свой трофей. Могла она выжить, вот скажи ты мне, могла? — горячится Ибрагим.
Спиртное развязывает ему язык, и он уже не замолкает. Я больше его слушаю, всё об охоте да рыбе этой.