🕮 Читать книгу «Хозяйственный романс для попаданки» онлайн

Потеря памяти – клише сериалов, в обычной жизни – проблема и тайна. А кому это не интересно? Только ленивым дуракам. К ним старшего Барнета отнести было никак нельзя. Поэтому Лазаридис морально готовилась и придумывала варианты полуправды – полулжи, исходя из полученной информации и наблюдений за мужчиной. Ей предстоит убедить его в вероятности духовного перерождения дочери в результате перенесенных испытаний и нахождения на грани смерти. Вот только очень и очень аккуратно.

***

Толчком к долгожданной беседе стали банальные носки, которые Мария Васильевна связала в подарок сквайру, немного опоздав к юбилею. Причиной задержки стала шерстяная пряжа, которую Хизер искала по знакомым довольно долго. Та, первая, пошла на тапочки: уж очень была толста и груба. Да и купленных спиц для работы не хватило: вязать носки на двух Маша не умела.

Так и получилось: пока докупили нужное количество спиц одного размера, пока подобрали нужной толщины и качества нить... Хизер же работала и не могла часто бегать по окрестным лавкам и мастерицам. Потом, пока иномирянка добилась желаемого результата (пятка никак не поддавалась, зараза), юбилей прошел.

В качестве подарка непосредственно в день рождения сквайра Мэри исполнила несколько музыкальных композиций и смогла в который раз удивить родителя предшественницы.

Дело в том, что музыкальный инструмент в Литлл-хаусе профи Лазаридис раскритиковала(про себя), и не потому, что фортепиано было плохим, нет. Оно было расстроено, прям до ужаса! Звуки, извлекаемые пианисткой, не соответствовали норме, к которой она привыкла. Пришлось исправлять, благо, у предшественницы (не иначе, как чудом), обнаружились камертон и специальный ключ.

Воспользовавшись отсутствием сквайра, посещавшего местное мужское собрание, иномирянка с помощь указанных приспособлений и какой-то матери, при содействии слуг и божьего благословения сумела отрегулировать фортепиано до приемлемого для себя уровня звучания. Она не была настройщиком, но музыкантом-профессионалом, что сыграло свою роль.

Прислуге было велено молчать о проделанной работе, а Мария Васильевна мысленно репетировала найденные в «закромах родины» пьески и песни, ей неизвестные. Поняв, что произведения, которым отдавала предпочтение прошлая Мэри, не нравятся Лазаридис, последняя плюнула и сыграла, в конце концов, Вивальди «Времена года».

Сэр Эбенезер Барнет был тронут до слез и музыкой, и исполнением, отметив особо какое-то другое звучание инструмента. Иномирянка не стала уточнять причину, скромно приняв похвалу и пообещав радовать родителя таким образом еще не раз.

Глава 13

Так вот о тапочках, то бишь, пресловутых носках. Изделие девичьих рук, необычное, но практичное (как оказалось позже), врученное декабрьским вечером под завывание ветра и пастуший пирог, и стало триггером.

- Милая моя Мэри, спасибо за такой необычный подарок. Тем более, из твоих рук! Никто в нашей семье не владел таким умением. Когда и где ты этому научилась? Да и другие твои таланты. Я совсем тебя не узнаю! Я был слеп и глух, признаю. Как я мог не видеть, что ты умна и способна? Слуги о тебе отзываются последнее время с уважением, это так странно. Раньше о тебе вообще не говорили… Дочка, прости и меня, и свою покойную мать. Мы тебя недооценили. Мне жаль.

Мистер Барнет покаянно смотрел на изменившуюся дочь и ждал ответа. Мэри (больше пока все же Маша) глубоко вздохнула, как перед прыжком в воду, и начала говорить.

- Папа, не стоит. Думаю, что на изменения меня подтолкнула, без сомнения, воля божья и, конечно, болезнь. Я не говорила раньше, но с момента пробуждения я стала видеть сны: яркие, интересные, необычные, а иногда –тяжелые и горькие. В этих снах ко мне приходят воспоминания о прошлом, часто фрагментами, порой, мне кажется, я проживаю целые годы жизни, потихоньку восстанавливая память. В большинстве случаев там, во сне, я несчастна. – Мария Васильевна сделала театральную паузу, ругаясь мысленно на себя за этот спектакль и все же осознавая, что должна довести его до нужного ей финала.

- Мои воспоминания становятся всё отчетливее, поэтому, возможно, Вам будет неприятно их слышать, но я, однако, должна быть откровенной. Так вот. Матушка меня не любила, даже ненавидела, кажется – это я понимала с самого детства. Совсем маленькой я старалась ей и Вам понравиться, но у меня не получилось. Мама не обращала на меня внимания, редко обнимала, а Вы… – Мэри проглотила комок в горле. – Вы видели и говорили только с Эмили и Элинор, даже с первой – больше. Нет, старшие сестры меня не обижали, но все равно они как-то вместе были...Потом и Мэгги с Джесси близко сошлись, а я к этому времени решила, что и одна справлюсь... – попаданка сделала небольшую паузу, подчеркивая драматизм сказанного.

- Единственное, что отличало меня от сестер – увлечение музыкой. Они-то ей не очень занимались. Вот я и решила, что стану великим музыкантом. Но и здесь потерпела неудачу. Меня использовали как дармового аккомпаниатора, Вы же знаете? Особенно Джесси с её пристрастием к танцам. «Мэри, сыграй Дримсток! Надоели твои гаммы» – передразнила попаданка младшую сестру экс-Мэри, используя воспоминания о подобном моменте в сериале.

– А как без учителя научиться сложным произведениям? И репетировать нужно много, а маму это раздражало. Только в церкви меня воспринимали всерьез, или мне так хотелось думать? В стенах храма я чувствовала себя кем-то другим, важным и нужным. Викарий поддерживал мои музыкальные упражнения, говорил о божьем промысле, необходимости терпения и смирения, а тексты про святых и мучеников настраивали меня на подвиги. Смешно, да?

Лазаридис (в образе) немного помолчала.

- Когда мы ходили в собрание или ездили с матушкой по сестрам, я отсиживалась в стороне. Иногда мне хотелось и поговорить, и потанцевать, но, увы, меня не замечали. Я мебелью себя чувствовала… Вот верите, любое мое слово, я видела, раздражало, реплики вызывали усмешку или откровенное пренебрежение. Джесси в этом особенно преуспевала! Она везде и всюду говорила обо мне в такой манере, что я все больше начинала себя ненавидеть, и только упрямство и злость поддерживали меня тогда – Мария Васильевна вошла в роль и вещала о чувствах предшественницы как о своих.

- Я не понимаю, что со мной было не так? Почему от меня все шарахались? А уж когда сестры разъехались, стало совсем плохо. Матушка терпела меня, и то – с трудом. Вы знаете, что она сознательно не покупала мне обновки, а каждый пенни откладывала для Джесси? Прямо при мне! И в поездках… Обзывала неуклюжей, глупой гусыней, её наказанием. В трактирах привлекала к нам внимание громкими высказываниями, критикой, не давала обслуге на чай. На меня смотрели с жалостью и презрением, было больно. По магазинам матушка ходила либо с Хизер, либо с Джесси и тратила все, что Вы давали, на себя или на сестру. В обществе офицерских жен в Нортумберленде увлеченно болтала, а я сидела обычно в стороне, с женами низших офицеров, и слушала их разговоры. Знаете, с ними мне было интересно! Большинству этих женщин приходилось самим заботиться и о мужьях, и о детях. Они делились рецептами, показывали свое рукоделие… Много чего я от них узнала. Вот и с вязанием так вышло.

Сэр Эбенезер сжал кулак и молчал. Перебивать дочь в такой момент не стоило.

- Полегче было у старших и Мэгги. Там были библиотеки, парки или просто соседи. Можно было спрятаться от маменьки и насладиться природой или книгами. А Аманда Мобри даже помогала мне разбирать трудные музыкальные пассажи! Она такая талантливая! Мне хотелось бы быть на неё похожей…- протянула третья мисс с ноткой зависти к золовке Эмили.

- Сестры пытались меня расшевелить, я понимаю, но маменька осаживала их... И я опять пряталась в себе, читала книги и мечтала, как научусь рисовать, прекрасно шить и создам себе необыкновенное платье – тогда мне не нужны будут портнихи. А еще смогу приготовить те блюда, о которых говорили простые офицерши и повар в доме Эмили. Я заходила тайком на кухню в Чеснет-касле, смотрела, как он готовит, только просила ничего не говорить хозяевам. Стыдно было.

Мэри глотнула чаю, сквайр тихо вздохнул: конца откровениям не предвиделось.

-Так вот, о снах. Эти – неприятные. А теперь о красивых. Может, это мои мечты, а может, и, взаправду, я не знаю, но такие сны мне нравятся больше. В них много прекрасной музыки, я сижу в большой зале и играю, а мне аплодируют! У меня много красивых платьев, я гуляю по каким-то незнакомым улицам, хожу в театры. Еще я часто вижу зеленые поля и леса, с цветами и бабочками. И игрушки! Чудно, но такие мы с Гейл пытаемся шить племянникам – изобразила легкое смущение Лазаридис и продолжила:

- Когда я проснулась, и Вы сказали, что матушки нет…Стыдно признаться, но я почувствовала такое облегчение... И пусть это грешно! Я прощу прощения. Но я так счастлива сейчас, только с Вами. Никто не ругает, не унижает, не надо никуда ходить и играть для чужих глупые пьесы, Вы меня любите, я права ведь, батюшка?

***

Маша так вошла в роль, что перестала понимать, где она и кто она. Все годы просмотра сериала и чтения романа она сочувствовала книжной Мэри, по-женски и по- человечески, и перенесла эти эмоции на её здешний прототип. Хотя Остин сделала персонаж не очень симпатичным, в общем-то.

Но во время работы психологом перед Марией Васильевной разыгрывались такие человеческие трагедии, что проникнуться даже небрежно очерченной ролью, вникнуть в характер героя, проследить причины и следствия в формировании личности она могла. Так что, особо стыдно за такие сентенции от лица Мэри ей не было.

Истина была где-то рядом, судя по выражению лица собеседника.