Обсуждали расположение одной из картин. Ничего особенного. Обычный рабочий момент. И вдруг он спросил:
— Вы часто думаете о нём? О вашем бывшем муже?
Сердце замерло на секунду. Неприятное, почти физическое ощущение. Словно в комнату внезапно впустили ледяной воздух.
Резкий ответ напрашивался сам собой, но что-то внутри сказало — не стоит. Сдержалась.
— Почему ты спрашиваешь?
А он улыбнулся. Спокойно, уверенно. Будто знал, что этот вопрос заденет.
— Просто догадываюсь, что такие вещи не забываются легко.
Сказал это так… просто. Без нажима. Но именно в этом спокойствии было что-то тревожное.
Его слова задели, словно он заглянул слишком глубоко, знал что-то, чего не должен был знать. От этой мысли пробежал холодок по спине. Чувство тревоги, липкое, как паутина, прилипло к мыслям. Было ясно одно — нужно копнуть глубже.
Несколько звонков, пара сообщений нужным людям, и правда выскользнула наружу, как рыба из мутной воды: Артём когда-то работал с Геннадием. Не просто знал его — они были в одной команде, занимались каким-то проектом несколько лет назад.
Внутри всё сжалось. Пазл сложился, и картина вдруг стала ясной: его навязчивый интерес, его осведомлённость о галерее, все эти «случайные» совпадения… Всё это было не просто так. Но зачем? Чего он добивается?
Оставалось только одно — поговорить с ним напрямую. Без намёков и недосказанностей.
Когда он вошёл в галерею, было видно, что напряжён. Глаза бегали, пальцы нервно сжимали край куртки.
— Зачем ты здесь, Артём?
Он будто споткнулся об этот вопрос. На секунду замер, моргнул.
— Я же говорил. Хочу помочь вам с выставкой.
— Ты знаешь Геннадия.
Его лицо дрогнуло. Лёгкая тень пробежала по глазам, и вдруг вся его уверенность рассыпалась, как песок сквозь пальцы.
— Да. Мы встречались. Но это ничего не значит.
— Тогда почему ты здесь?
Молчание. Тягучее, удушающее, как туман перед грозой.
Он отвёл взгляд, будто что-то прикидывал, искал выход.
— Это не важно, — наконец выдавил он. — Главное — выставка.
Но мне не поверилось. Ни на секунду.
*****
В следующий раз, когда вернулась в галерею, его уже не было. Исчез. Будто и не существовал вовсе. Ни единого намёка, ни тени, ни следа дыхания. Но следы остались — и какие!
Картины сдвинуты с мест, криво висят, словно их кто-то толкал в спешке или сметал с яростью. Некоторые — порваны, разодраны, будто когтистая лапа прошлась по холстам, выдирая куски. Краска облупилась, в потёках замёрзших слёз стекает вниз, словно сами картины не выдержали увиденного и заплакали. По полу разбросаны клочья полотен — изуродованные, смятые, как испорченные письма, которые кто-то в порыве бешенства разорвал и швырнул прочь. Одна из рам сломана — висит криво, жалко, точно выбитый зуб у старого боксёра, который принял слишком много ударов, но всё ещё держится.
В груди неприятно кольнуло, будто что-то тонкое и ледяное прошлось по внутренностям. Сердце сжалось, заныло, словно его схватили холодными, цепкими пальцами, сдавили, не давая выдохнуть.
— Как теперь всё исправить?.. — мысль прозвучала в голове чужим голосом. Испуганным, дрожащим, полным беспомощного отчаяния, которое пронзает до самого нутра.
Глава 27