— Послушай… знаешь, сколько терпения у меня осталось? Во-от столько, — показываю миллиметр между большим и указательным пальцем.
— А мне что с этого, Максим? — упрямая, зараза. Поднимает подбородок, смотрит на меня свысока, хотя достает мне до плеча. — Что мне до твоего терпения? Уходи отсюда и терпи где-нибудь в другом месте.
— Ты сына своего как сюда привозить собралась? Тут иней разве что на подоконнике не лежит.
— За время, пока он в больнице, отопление, возможно, дадут.
— А если нет? — закипаю, терпения правда не остается.
Ульяна отходит от меня и идет в сторону кухни, резко оборачивается.
— Тебя не должно волновать, как мы будем тут жить, Максим.
— Уверена?
— Да! — выкрикивает.
— Кто отец Леши, Ульяна?
Дергается. Испуганно смотрит на меня, а потом опускает взгляд. Грудная клетка вздымается от быстрого дыхания.
Я не хотел вот так. Напролом. Думал спокойно обо всем поговорить, когда ей станет лучше. Не сдержался.
— Кто, Ульяна? — надвигаюсь на нее.
— Почему ты спрашиваешь? — я не узнаю ее голос.
Подавленный, дрожащий, еле слышный.
— Я видел свидетельство о рождении Лешки.
Она с силой зажмуривается и выдыхает. На меня не смотрит, а я, наоборот, заглядываю ей в лицо.
— Уль… у меня только один вопрос: за что ты так?
Секунда, и она распахивает глаза. Тут больше нет страха, только огонь зла и боли.
— За что я так? — выплевывает мне в лицо. — Ты хотел спросить, за что я так с тобой?
— Почему не сказала?
— Это я-то не сказала? — хмыкает со злостью. — Я как раз-таки тебе сказала, Максим. А вот ты помнишь, что ответил мне? Ах да, конечно, ты помнишь только то, что хочешь. То, что выгодно тебе. Какая чудесная избирательная память. Но я-то ничего не забыла, я напомню тебе каждое твое слово.
Она сжимает кулаки, того и гляди набросится на меня.
— Ты не поверил мне, когда сказала, что я беременна, Максим! Сказал, что это ничего не меняет. Представляешь? Во мне рос твой ребенок, а для тебя это не значило совершенно ничего. Ты мне не поверил, даже не попытался разобраться! Просто сказал, что я тебе не нужна.
Я немею от услышанного, а по лицу Ульяны бегут дорожки слез, губы кривятся в болезненной улыбке.
— А теперь ты стоишь тут и спрашиваешь, за что я так с тобой? А не пошел бы ты, Никонов?
Все-таки толкает меня.
Я прокручиваю в голове наш разговор.
— Я плохо соображал тогда, Ульяна. Практически не спал. Со всех сторон на меня давили…
— Ох, бедненький! — хлопает руками по бедрам. — А рассказать тебе, как я жила-поживала? Как блевала дальше, чем видела, три месяца? Как похудела до неузнаваемости! Как в больницах лежала на сохранении. Как диплом с пузом защищала? А потом на шее у отца сидела, потому что надо было что-то есть, а с маленьким Лешкой я не могла выйти на работу.